Туристический сбор в рай - Дмитрий Михайлович Липскеров
Он многого достиг в жизни, в том числе и как мужчина. Буратино стал знаменитым художником. Он жил с самыми красивыми женщинами Москвы, и ни одна из них не ушла от него по собственному желанию… Три красавицы родили ему по сыну, но он ни на одной не остановился, чтобы построить семью, ни одной не признался в любви.
С сорока до пятидесяти он переспал с тысячью юных девиц. Нескончаемая вереница вагин словно бесчисленная птичья армада пролетела сквозь его жизнь, не оставив и следа… Хотя самой его дорогой работой стала картина «Тысяча вагин», на которой было изображено десять сотен «героинь», вынесенных в заглавие, – и ни одного повтора в их «лицах»! Все разные: от юных хищниц до вялых и старых, озорных и печальных, скромных и разверзнувшихся экзотическими цветами. На гонорар от экстравагантной живописи он купил дом, где жил отшельником с помощницей-филиппинкой, не говорящей по-русски ни слова. Иногда приезжали сыновья с женами, привозили внуков к деду, а постаревший Буратино сидел в своем огромном кресле и посматривал на свое продолжение с любопытством. Заезжали и матери взрослых сыновей, ухоженные женщины, красивые в своем увядании, и все советовали ему найти вторую половину и в конце концов жениться, хотя бы под старость.
И он в шестьдесят три года бракосочетался со своей толстозадой помощницей с плоским, как рисовый блин, лицом – с филиппинкой Джойс, которую искренне боготворил непонятно за что, как, впрочем, и она его. Они почти не разговаривали, ограничивались лишь парой фраз на английском. Он часто говорил ей: «Я люблю тебя», но она не понимала по-русски. Джойс по-прежнему выполняла обязанности домработницы, а он совершенно перестал выезжать в город, наслаждаясь покоем. Обычно по утрам он целовал Джойс в губы, а затем, сунув свой длинный нос в ее черные волосы, вдыхал их аромат. Они никогда не пахли куриным бульоном, лишь синигангом – национальным супом филиппинцев. И еще: жена никогда не звала его Буратино, а просто: my dear Pinocchio…
Двое
На автобусной остановке поселка Юдино сидели двое. Первым пришел мужчина лет пятидесяти или немного за, в черном сюртуке, белой рубашке с застегнутой верхней пуговицей, в черных шляпе и брюках и растоптанных ботинках на шнурках, также черного цвета. Мужчина был густо бородат, броваст, с большим мясистым носом, из которого обильно росли волосы. Из-под очков с тонкими золотыми дужками он долго и внимательно вглядывался в расписание движения автобуса номер один. Затем, выяснив все, что нужно, мужчина сел на лавочку и принялся ждать, вынув из кармана сюртука белую булку. До следующего транспорта было еще долго, и он решил простенько позавтракать тем, что имелось. Он с жадностью жевал белую мякоть, оставляя поджаристую корочку на потом, как бы на десерт. Крошки густо сыпались на бороду, но он не обращал на это внимания, получая странное удовольствие от простого хлеба. От сухомятки мужчина дважды икнул и выудил из-под сюртука детскую бутылочку с водой. Из таких обычно кормят младенцев. Он сделал пару глотков, и сухость в горле прошла. Теперь подошла очередь корочки, которую он с наслаждением долго жевал, пока не покончил с нехитрым завтраком. Громко рыгнул, благо на остановке находился один.
Но его одиночество продлилось недолго. Из подлеска напротив асфальтовой дороги появился дядечка с лысой головой, малиновыми щеками, в рубахе-косоворотке, в шароварах со стрелкой от утюжения и в сандалиях, надетых на серые носки. Несмотря на убогость одежды, дядечка выглядел празднично: то ли лицо его было благостным, то ли еще что, но, подойдя к остановке, он сел рядом с бородачом и, улыбнувшись, поздоровался. Мужчина в ответ кивнул, соседа не разглядывал, погруженный в свои мысли. А дядечке с малиновыми щеками в это раннее воскресное утро было интересно жить, он долго, не стесняясь, рассматривал незнакомца, чуть ли не в уши к нему заглядывал, из которых, кстати, тоже торчали пучки волос.
– Не скоро автобус-то будет! – констатировал пришедший. Мужчина в ответ утвердительно кивнул, сморщив нос, втянувший перегар отнюдь не от «Шато Голан». – Завтракали недавно? – Незнакомец вновь кивнул. – Крошечки у вас в бороде, вот и догадался… Вы не местный, я тут всех знаю. В гости к кому или так, проездом?
– Еду, – неожиданным глубоким басом ответил мужчина в черной шляпе.
– Да, все мы куда-то едем. Только куда? – Вопрос был риторическим, и ответа на него не требовалось. – Странный у вас пиджак! Старинный, что ли? – Дядечка бесцеремонно пощупал желтыми от никотина пальцами материю. – Ткань хорошая, плотная, а значит, вещь не старая. Я увлекаюсь дедукцией, – признался попутчик в сандалиях. Сосед в ответ только кашлянул. – Интересная штука! Если бы вернуть молодость, я бы пошел в школу милиции, учиться на следователя. А вы о чем в детстве мечтали?
– В детстве меня учили не мечтать.
– Тяжелые родители были? Ах, все мы родом из детства. А я как мечтал!.. – дядечка закатил глаза к небу, вспоминая. – И космонавтом хотел быть, и барабанщиком в ВИА, путешествовать по земному шару – так, чтобы весь глобус объехать. А вот судьба сложилась иначе.
– Поэтому родители и учили меня не мечтать.
– Да, – согласился лысый. – Мечты наши бесплодны.
– Именно.
Они немного помолчали, мужчина в шляпе вновь погрузился в свои мысли, а дядечка в сандалиях подставил лицо набирающему жара солнцу и получал удовольствие.
– Вы что такой бледный? – поинтересовался местный и вдруг зачихал по-кошачьи, смеясь в то же время. – Вот как в детстве: посмотришь на солнце – и чихаешь в удовольствие! Хотите попробовать? Давайте же, очень замечательное ощущение! – сказал и еще несколько раз чихнул, мелко-мелко. – Ну же! Не любите солнце?
– Я люблю солнце.
– А загорать? Были на море?
– Солнце для света, а море – для рыбы.
– Соглашусь. Загорать неполезно. Морскую рыбу в Юдино почти не продают. Если что-то замороженное в брикетах привезут, совсем непотребное, – а так в нашей речке щучки навалом, карасей, плотвы… Уху любите? У нас юдинский рецепт особый. Рыбку когда забрасываете в кипящую воду, надо подождать три минутки и сверху яичко разбить! Ну, конечно, плюс зелень, картошечка и луковка с морковкой.
– Я не люблю