Соль неба - Андрей Маркович Максимов
А дверь – вот она, совсем рядом… И ведь можно попробовать убежать… Можно…
Ариадна метнулась к двери. В ее неловком движении не было ни силы, ни уверенности, ни даже надежды. Лишь отчаяние двигало ею.
И Санька без труда перехватил бескрылый полет. Вывернул Ариадне руку. Женщина присела от боли. Санька замахнулся левой рукой – ударить.
И тут же сам оказался на полу: тюремные уроки отец Тимофей не позабыл.
Николай расхохотался:
– А как же про левую щеку? – проговорил он сквозь смех.
Санька сидел на полу, не до конца понимая, что с ним случилось.
Отец Тимофей бросился к нему, повторяя, как заклинание, две фразы:
– Это же женщина… А ты прости меня, прости… Это же женщина… А ты прости меня, прости…
– Менты, – вдруг прошептал стоящий у окна Николай. – Тикать надо.
– Не утечете, – вздохнул отец Тимофей и обратился к Ариадне: – Быстро отведи своих друзей в мою комнату. А сама возвращайся. Быстро! Одна нога здесь, а другой не видно уже.
Санька и Николай уже бросились было в коридор, но гигант вдруг остановился.
– А если ловушка? – не спросил – простонал он.
– Рыба ты, что ли, ловить тебя? – усмехнулся отец Тимофей.
– Если ловушка, я тебя из-под земли достану, – прошептал Санька. – И ее тоже.
– Ты себя сначала достань. А то совсем ты потерянный. Большой, а потерянный. – Отец Тимофей произнес это без злобы, словно отец ребенку: чуть свысока, но по-доброму.
Санька не понял, но почувствовал: уже много лет с ним так никто не разговаривал. Он привык: слова – те же кулаки, бьют или прямо в лицо, или изворотливо, под дых. А тут почудилось: кулак разжался и просто прикоснулась рука – не то чтобы погладила словом, но ведь и не ударила.
– А приемами ты хорошо владеешь, – неожиданно для себя улыбнулся Санька.
Раздался звонок в дверь. Дребезжал многократно, требовательно, по-хозяйски.
Вмиг Санька и Николай исчезли в комнате отца Тимофея. Настоятель пошел открывать входную дверь.
У замка уже возился отец Константин.
Отец Тимофей усмехнулся:
– Дай-ка я открою. А то у тебя что-то руки дрожат.
Пока возились с замком, появилась Ариадна, встала за спиной отца Тимофея.
Отец Константин с такой силой вжался в стену, будто и вправду хотел раствориться в ней.
На пороге стояли трое полицейских с автоматами. На лицах стражей порядка решимость боролась с растерянностью. При виде двух священников с крестами на груди растерянность, очевидно, стала побеждать.
– Мы эта… – начал один, опуская автомат. – Тут сигнал поступил.
Отец Тимофей приветливо улыбнулся:
– Да вы заходите, заходите… Храни вас Господь… Какой же от нас может быть сигнал?
Полицейские нерешительно топтались в дверях – заходить не торопились.
Как и все, даже неверующие, забавинцы полицейские испытывали перед священниками страх и уважение.
Кто-то из жителей Забавино знал, в чем суть работы служителей Храма, кто-то – нет, большинство же вообще об этом не думали. Однако любой житель городка понимал: священники – это какие-то совсем другие люди и жизнь у них явно какая-то совсем иная. В недавние совсем времена партийные работники тоже были иные, но далекие. А эти – близкие: к ним запросто можно было зайти на работу, безо всяких пропусков и охраны. Поэтому это была совсем новая инакость, досель забавинцам неведомая, а потому вызывающая уважение.
– Да вот… – буркнул полицейский. – Звонок был. Мол, подозрительный у вас шум…
– Шумок у вас тут, – неловко улыбнулся второй полицейский и зачем-то попытался спрятать автомат за спину.
Тут вступила в разговор Ариадна:
– Так то знакомые мои приехали из Москвы. Из столицы то есть. Ежели и пошумели, то извините. Не виделись просто с ними давно…
– Может, чайку? – спросил отец Тимофей.
Полицейские нервно закивали головами в знак отрицания, один из них буркнул:
– Спасибо. Служба.
– Идем, как говорится, охранять порядок общественный, – подтвердил второй.
И они ушли.
Настоятель подошел к отцу Константину, глянул на него быстрым, буравящим взглядом и пошел в свою комнату.
Николай и Санька плечом к плечу сидели около стола, испуганно глядя на дверь.
– Почему не сдал нас? – спросил Санька, едва отец Тимофей открыл дверь. – Тебе бы благодарность дали…
Отец Тимофей не ответил.
Поставил на стол баранки, конфеты, хлеб, буркнул:
– Сидите тут тихо. Сейчас чай пить будем.
Чайник на плите закипел быстро.
Ариадна металась по кухне, не понимая, куда себя деть.
Отец Тимофей велел ей сидеть на кухне, взял чайник, вернулся в комнату.
Санька ломал сушки и языком слизывал крошки с ладони.
– В Бога, значит, не верите? – спросил отец Тимофей, разливая чай. – Нет таких людей, которые бы не чувствовали, что Господь есть. Потому что Он – Отец, и дети просто не могут Его присутствия не ощущать.
– Слышь, батя, – Санька с шумом отхлебнул чай, – ты мужик вроде нормальный. Спасибо, конечно, что не выдал. Только лечить нас не надо, хорошо? Нас кто только не лечил – от прокурора до своих пацанов. Леченные мы. А вот девку твою, уж и не знаю, кем она тебе приходится, полечить надо. Просто-таки очень это необходимо…
– Это уж обязательно, – подтвердил Николай. – Ты прости, конечно, бать, но это, как говорится, сам Бог велел. Воровка потому что…
Отец Тимофей посмотрел на Николая сверлящим взглядом, от чего тот даже сушкой поперхнулся. Однако возражать ничего не стал.
Старик продолжил говорить так, будто в пустой комнате разговаривал, вовсе не обращая внимания на незваных гостей:
– Вера – это смелость, вот что я вам скажу. Одни боятся верить в Бога, а другие смелость имеют. Вот и весь ваш атеизм: трусость, да и только.
Старик вздохнул.
Мужики не смотрели на него. И было неясно: слушают они, нет ли…
Впрочем, настоятеля, казалось, это не слишком волнует.
Он продолжал:
– Верить – это ведь не так просто… Тут вот именно смелость нужна, вот оно что. Бог есть Любовь, слышали об этом? А любовь требовательна. Знать, что за каждым твоим шагом… Да что за шагом… За каждым помыслом твоим следит Всевидящее Око… Боязно, конечно. Для верующего Божье Око – невероятное, немыслимое благо. Без него и жить невозможно. Просто нет жизни без Бога – вот и все. Как без воздуха. Или без света. Ибо сказано: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его». – Отец Тимофей поднял голову, посмотрел открыто: – Вы про себя подумайте. Разве не темнота беспросветная вся жизнь ваша? Разве не темь?
Николай вздохнул:
– Красиво говоришь, отец, красиво. Только тут такое дело: у нас – свои законы. У вас – свои. Мы
