Михаил Бубеннов - Белая береза
- Генерал! - сообщил связной.
Озеров вышел навстречу командиру дивизии.
Генерал Бородин, в светло-серой шинели и сам весь светлый от седины, с ловкостью молодого выскочил из машины и не дал Озерову вымолвить слова. Крепко притянув Озерова к себе, он три раза поцеловал его в обветренные, шершавые губы. Потом вытащил из кармана шинели платок и, заметив, что все люди, которые уже успели с разных сторон появиться у крыльца, смотрят на него с удивлением, закричал сердито, дергая седыми стрельчатыми усами:
- Ну, что смотрите на меня? Не смотреть! Думаете, раз генерал, так и... Не смотреть! - крикнул он еще раз и, обтерев глаза, указал на Озерова: - Вот на кого смотреть надо! Смотрите, удивляйтесь и завидуйте его счастью! Он показал, как надо служить Отечеству и быть верным своей армии! - И генерал, распахнув полы своей шинели, пошел в дом.
В горнице генерал сразу разделся и, молча отстранив Озерова, сам повесил шинель на гвоздь у двери, - он собирался пробыть в полку долго. Растирая руки, он некоторое время смотрел на Озерова, будто стараясь определить, какие произошли в нем перемены за месяц после их встречи на берегу Вазузы. Генералу очень понравилось, что во внешнем виде Озерова ничто не говорило о его долгих и трудных скитаниях: гимнастерка и брюки были на нем хорошо выглажены, сапоги начищены до блеска, а сам он чисто выбрит, и от него еще сильно пахло одеколоном. "А ведь не забыл о замечании, что сделал я ему у Вазузы!" - с большим удовольствием подумал генерал и, неожиданно поймав Озерова за руки, сказал наконец то, что хотел сказать прежде всего при этой встрече:
- Ну, спасибо, дорогой, за все, за все! Спасибо тебе, русская ты душа! Горжусь, что в моей дивизии такие офицеры!
Озеров выпрямился перед генералом.
- Служу Советскому Союзу, товарищ генерал!
- Хорошо служите! Хорошо, товарищ майор!
Озеров хотел что-то сказать, но Бородин, подняв ладонь, остановил его:
- Майор! Я лучше знаю, кто вы! - Он пошарил в кармане брюк, вытащил и показал четыре металлических прямоугольника, покрытых рубиновой эмалью. Примите новые знаки. Только вчера получен приказ о повышении вас в звании. Знаки наденьте сейчас же, а потом и разговаривать будем.
Около двух часов пробыл генерал Бородин наедине с Озеровым. Он подробно расспросил Озерова о том, как полк вел бой у переправы, а затем пробивался на восток, в каком состоянии сейчас находятся люди, в чем они нуждаются, что нужно предпринять, чтобы быстро и полностью восстановить боевые силы полка. Раненых и больных Бородин приказал немедленно отправить в полевые госпитали, а всем остальным предоставить полный трехдневный отдых. Он сообщил, что по приказу командующего армией к вечеру в село прибудут машины с полным зимним обмундированием и продуктами питания для полка. Сегодня же все люди должны быть вымыты в бане, одеты, обуты и хорошо накормлены. Только после отдыха полк перейдет на участок, который занимает дивизия, получит пополнение людьми и необходимое оружие.
- Кстати, все ваши тылы, - сообщил Бородин, - находятся при дивизии. Я уже сообщил им о прибытии полка.
- Как они там, товарищ генерал?
- А в полном порядке. Все время шли с нами.
Генерал Бородин поднялся от железной печки и пересел к столу. На столе шумел большой помятый медный самовар, - Петя Уралец знал, что генерал любит побаловаться чайком. Бородин сам налил себе чаю и спросил, взглянув на Озерова:
- Теперь ты ждешь, что я расскажу?
- Жду, товарищ генерал!
- Я вижу.
Отхлебывая небольшими глоточками горячий чай, генерал Бородин начал рассказывать о том, как дивизия, вырвавшись из немецких тисков, отступала от Вазузы, как, отходя, сражалась с врагом на каждом удобном рубеже, нанося ему тяжелый урон. Он, видимо, с трудом сдерживал волнение. Не допив чая, он встал из-за стола.
- Наше отступление в октябре, - заговорил он, шагая по горнице, историки будут изучать с таким же интересом, как изучают победоносные наступательные операции. Как известно, считается более обычным, что при таком тяжелом отступлении в массе солдат развиваются самые худшие человеческие качества, которые, в конечном счете, превращают войско в стадо. У нас же этого не случилось: как ни тяжело было армии, но она жива. Она действует и крепнет! И никогда не был таким чистым наш человек, как в эти дни, совершая благородные подвиги во имя Отечества!
Генерал остановился у окна, и Озеров заметил, что он едва удерживает слезы: так переполнили его воспоминания, восхищение людьми и печаль о погибших.
- Да, я старый человек, - продолжал генерал, - но как взгляну я на солдат наших, так и повеет во мне весной и молодостью: какие люди народились в нашей стране! За годы советской власти у наших людей появились новые черты: необычайная верность великим идеям и великому делу своей страны, чувство коллективизма, чувство ответственности за судьбы всего мира. Весь мир должен любоваться, глядя на наших людей, и должен учиться у них выполнять человеческие обязанности!
Мимо дома прошла группа солдат. Они были в замызганных шинелях и разбитой обуви. Тащились они по грязи устало, но разговаривали оживленно, радостно. Генерал Бородин смотрел на них до тех пор, пока они не скрылись в переулке, затем перевел взгляд на куст сирени в палисаднике, - он был хорошо обмыт дождем.
- Странно, - сказал вдруг генерал задумчиво, - листья сирени состоят из того же вещества, что и листья других кустарников. Но вот на всех кустарниках листья пожелтели и осыпались, а на сирени они все еще держатся крепко. И, знаете, - обратился он к Озерову, который тоже подошел к окну, - листья сирени держатся так до самой зимы. И падают только зелеными! Это прекрасно!
Он отвернулся от окна и неожиданно приказал:
- Постройте ваш полк.
- Есть построить полк, товарищ генерал! - ответил Озеров. - Разрешите спросить: вы будете говорить с солдатами?
- Я хочу поклониться вашим солдатам.
XIII
Андрей сидел на низеньком чурбане перед железной печкой. В печке чадили, не загораясь, сырые еловые дрова. В небольшой палатке было прохладно и тихо. Сильно пахло лекарствами. В слюдяное окошечко, полузакрытое еловой лапой, пробивался сумеречный свет ноябрьского утра. Где-то далеко громыхало, будто там перекатывали с места на место тяжелые пустые бочки.
Рано утром всех раненых и больных, находившихся в палатке, эвакуировали в полевые госпитали. Андрей остался один" и ему тошно было коротать минуты одиночества. "Эх, и муторно же здесь! - рассуждал он, ковыряя клюшкой дрова в печке. - Только попади к этим врачам - и пропал! Залечат! До чего любят, когда прихворнет человек!" Все три дня, проведенные в санбате, Андрей считал пропащими в жизни.
За время болезни Андрей изменился еще более, чем за дни похода. Лицо у него осунулось, побледнело и построжело, а глаза, должно быть, навсегда потеряли свою тихость и родниковый блеск. Поглядывал теперь Андрей на все торопливо, чуть колюче и разговаривал резко, а иногда и ворчливо. Всей внешностью и характером он вдруг стал напоминать своего отца.
Дрова не разгорались. Бросив клюшку, Андрей проворчал:
- Сбегу - и все! Чтоб я гнил тут?
Чья-то рука откинула полосу брезента, прикрывавшую вход в палатку, и раздался голос санитара:
- Здесь он, вона! Проходите.
Пригибаясь, в палатку вошел Матвей Юргин. Он был в шапке-ушанке, отделанной голубоватым мехом, и в новой длинной шинели. Смуглое лицо Юргина свежо лоснилось после недавнего бритья, - он выглядел моложе и веселее, чем в дни похода. Направляясь в глубь палатки, он заговорил свежим, помягчевшим голосом.
- А-а, вот где ты! А мне сболтнули, что тебя увезли!
Не помня себя Андрей вскочил с чурбана.
- Товарищ сержант!
На петлицах шинели Юргина вместо привычных треугольников ярко сверкали красные кубики.
- Товарищ лейтенант! - сказал Андрей, задерживаясь, снизив голос, словно Юргину не повысили, а понизили звание, но тут же еще с большим порывом бросился вперед: - Товарищ лейтенант, произвели?
- Так уж случилось, - смутился Юргин, обнимая друга. - Вчера только. Встречает майор Озеров и говорит: "Принимай взвод!"
- Наш?
- Наш.
- Товарищ лейтенант! - сказал Андрей с жаром, высвобождаясь от Юргина. - Я не могу! Я сейчас же ухожу во взвод!
- А это как врачи скажут.
- Ну, врачи! - зашумел Андрей. - Этих врачей! Что они мне? Пахнет здесь везде какой-то пакостью. Нанюхаешься - на самом деле надолго сляжешь. Уйду, и все! Что они мне, эти врачи?
- Не шуми! - Юргин огляделся.
- Да нет тут никого, с утра один гнию!
Друзья присели у печки. Будто обрадовавшись их встрече, дрова вдруг затрещали весело, и искры замелькали в прогоревшей трубе, вырываясь на вольную волю.
- Полежать еще надо тебе! - сказал Юргин, сбоку осматривая друга. Ослаб, видно же!
- И не уговаривай, товарищ лейтенант! Не обижай! - ответил Андрей. Лучше расскажи, как там, у нас в полку. Где он теперь? Ребята как? Знаешь, просто вся душа у меня за эти дни изныла, вроде от корня меня оторвали. Сны разные одолели. Расскажи!
