В свободном падении - Антон Секисов
Я — жалкое, никчёмное существо, которое может поколотить и дитя, думал я о себе с суровой прямолинейностью. Всё, что мне остаётся, так это пить от собственной жалости и абстрактно теоретизировать. Всё, что остаётся ей, это безропотно отбывать номер, выбросить несколько часов жизни ради того, чтобы облегчить совесть.
— Я пью только тогда, когда сильно нервничаю, — сказал я громким, высоким голоском, достаточно громким, чтобы на меня обратили внимание несколько фланировавших мимо дам.
— И что, это я так заставляю тебя нервничать? — спросила Наргиз самодовольно. Такого типичного бабьего самодовольства, проявившегося вдруг на нетипичном бабьем лице, я увидеть не ожидал и оттого почти рассмеялся. Рассмеялся бы, если бы не был задет.
— Ты не ешь оливки? — снова спросила Наргиз, быстро совладав с выражением лица.
В нутре сэндвичей были размещены мелкие, начинённые лимоном оливки, и мы оба, не заметив того, выковыряли их из своей еды и положили каждый на свою тарелку.
— Я тоже не ем, — сказала она, внезапно обрадовавшись. Как будто это было так важно, не есть оливки.
— Хочешь ещё сэндвичей? — спросил я, заметив, что опустевший поднос с едой заменили на новый, однако никто не торопился его опустошать.
— Эти сэндвичи правда очень вкусные, но мне, наверное, уже хватит.
— Но почему?
— Я слежу за фигурой, — поправив кофточку, сообщила Наргиз.
— Но какая тут фигура, когда подают такие волшебные сэндвичи?.. — и тут я, привстав с подоконника, решил воспеть короткую оду этим сэндвичам. Жаль, что и наша жизнь, и пытающаяся её имитировать проза очень далеки от такого жизнерадостного жанра, как мюзикл. А то бы я сейчас запрыгнул с ногами на подоконник и запел под аккомпанемент скрытого в яме оркестра об этих сэндвичах. Тотчас бы тогда набежали блестящие девицы, вращая зонтами и запуская ввысь бумажные ленты, и модно одетая художественная богема закружилась бы вся в размашистом танце. И вена саксофониста запрыгала бы в такт. Но мы ограничимся скучной прозой.
— Только вдумайся в это, — проговорил я, зажмурившись. — Кусочки нежной индейки, зажатые между ломтиками чуть прожаренного, но не пригоревшего хлеба, подтаявший воздушный французский сыр и незаметный, но уравновешивающий всё, придающий всему этому сооружению смысл тонкий салатный лист. Подлинный шедевр, если не считать оливок. Скоропортящийся к тому же, в отличие от всех других.
На Наргиз моя ода особенного впечатления не произвела, но когда я вернулся с полной тарелкой воспетых мной сэндвичей, Наргиз смотрела на меня с лукавой укоризной.
— Как тебе не стыдно! Нехорошо потакать женским слабостям.
— Как ты теперь знаешь, лучший способ избавиться от искушения — поддаться ему!
Наргиз улыбнулась, слегка покраснев. И всё-таки отщипнула кусочек сэндвича.
Мы посидели немного, молча жуя, а потом я, поправив волосы, как мне казалось, изящным движением, осведомился:
— Так что же, Наргиз, с кем из героев «Портрета» я ассоциируюсь у тебя? С Дорианом или же с Лордом Генри?
Наргиз прыснула, чуть не выронив сэндвич из рук.
— Какое потрясающее самомнение, — заметила она, весело и дерзко. — Да, я заметила на твоём столе книжку, решила взять её почитать, но и только…
Я тяжело вздохнул, внутренне удивившись, впрочем, не в первый раз, резким перепадам в своём настроении — от тотального самоуничижения до патологического нарциссизма.
— Книжка эта, кстати, очень интересная… хотя, конечно, я с ним не согласна.
— В чём?
— Ни в чём. Все эти красивости насчёт искушения, поощрения своих инстинктов очень вредные. Человек не должен превращаться в животное… — поставив опустевший бокал на стол, я случайно коснулся пальцев Наргиз, бледных с виду, но оказавшихся нежными и горячими. Вино внутри меня требовало не отстраняться, а, напротив, крепко и властно сгрести её пальчики в свою руку, но я вновь удержался, помня о своей собственной установке, и вместо этого с демонстративной поспешностью отдёрнул её. Вот так вот, знай наших, Наргиз.
— Я вообще читаю исключительно вредные книжки. Всё самое интересное — в них…
Наргиз резко шелохнулась, бросившись к сумочке. Только когда она открыла её, я услышал телефонный звонок. Она провела пальчиков по экрану, отчего он податливо вспыхнул, и приложила телефон к уху.
Я услышал незнакомое мне наречье. Наргиз общалась с кем-то строго и немного укоризненно, как, в основном, общалась со мной.
— Это брат. Надо его забрать с занятий, я совсем забыла, — сообщила она мне, на ходу застёгивая сумочку и всем видом показывая, что нам пора уходить.
— Твой брат? Какие же у него занятия в воскресенье? — спросил я с набитым ртом, запихнув в него остатки сэндвича.
— Вольная борьба, — сказала Наргиз, стряхнув с юбки мелкие крошки.
Мы прошли по фанерным коридорам галереи к выходу. К нашему уходу людей стало намного больше, у врезающихся друг в друга на каталках стариков было просто не протолкнуться.
— У тебя есть зонт? — поинтересовалась Наргиз перед тем, как выйти на воздух из двери.
— Нет, я люблю дождь, — ответил я. Впрочем, такой дождь, а вернее ливень, что сбивает с ног и превращает за три секунды одежду в мокрые мешки, я не любил.
По счастью, к нашему выходу осадки перестали и, с трудом передвигаясь через оставленные ими лужи, мы добрались-таки до трамвайной остановки. Укрылись за ней от проезжей части, чтобы не быть облитыми с головы до пят и стали ожидать нашего транспорта.
Большую часть пути мы преодолели в молчании. В метро Наргиз продолжала чтение «вредной книжки», я же тупо смотрел на петляющие по стенам подземные провода. Лишь на автобусной остановке у нас случился рецидив искусствоведческого спора, впрочем, крайне вялый и рассеянный в этот раз.
Я проводил её до дверей школы, где, очевидно, Алруза обучали атаковать старших.
— Теперь я за тебя спокоен, ты в надёжных руках, — полушутливо сказал ей я. Хотя, в общем, так оно и было. Алруз, несомненно, был лучшим защитником для своей сестры, чем я.
Я помахал ей рукой и, не оглядываясь, быстро зашагал прочь. Войдя домой, не раздеваясь и не включая свет, я лёг на нерасстеленную кровать и мгновенно провалился в сон.
7
Мы шли по разбухшей от влаги дорожной насыпи, огибающей шоссе длинной, исчезающей за поворотом косой. Общественному транспорту, редкому и малоподвижному, мы предпочли прогулку пешком. Было приятно идти по улице тёплым весенним днём, незлобно посмеиваясь над
