Зимний путь - Жауме Кабре
Ив Солнье вошел в зал библиотеки, полный книг, и терпеливо ждал, пока его преосвященство не вернулся к нему с двумя чашечками невероятно понравившегося ему ароматного дымящегося кофе. После первого глотка Ив Солнье вынул из кармана конверт и положил на кофейный столик.
– Тут твои фотографии, – сказал он.
Монсеньор Гаус взял конверт и проверил, что там внутри. Первая фотография, самая ужасная, изображала лежавшего в колыбели младенца, лицо которого было обезображено выстрелом в упор. Единственным свидетелем страшного преступления была лежащая неподалеку голубая соска. Его преосвященство заставил себя рассмотреть все карточки, несмотря на их жестокость. Еще на двух снимках был тот же ребенок, а на другом, скорее всего, его мать, она сидела на диване, запрокинув голову, и рот ее тоже был обезображен пулей. На матери был надет домашний халатик. У нее на коленях лежал изумительно красивый букет цветов, который она держала в искаженных, мертвых руках. На последних двух или трех фотографиях были запечатлены другие подробности этого леденящего душу двойного убийства в палате роддома.
– Они тут все.
– Гроссману не доверяй. Ему неизвестно, что ты об этом знаешь. Он не знает, что ты их видел.
– Так даже лучше. Вдруг мне понадобится этим воспользоваться. – Солнье отпил глоток кофе, вежливым жестом попросил разрешения закурить и откинулся на диван: – Как так случилось, – сказал он, – что я работаю на Пьера Гроссмана, но понятия не имел об этом роде его… его занятий, а ты, однако…
– Я всю жизнь был умнее тебя.
Его преосвященство сложил снимки обратно в конверт и протянул конверт Солнье.
– Что это значит? – удивился тот. – Я могу их себе оставить?
– Они могут стать твоим спасением или твоей погибелью. В зависимости от того, как ты ими воспользуешься. – Монсеньор Гаус наклонился к нему поближе, как будто собирался поведать великую тайну. – Тот, кому известно раньше других, где протекает река, может стать хозяином ее русла. – И с улыбкой: – Так гласит еврейская традиция.
Ив Солнье одним глотком допил кофе. Кофе был изумительный. Он осторожно поставил чашечку на стол, размышляя о реках воды и реках крови. И поглядел своему собеседнику в глаза.
– Что означает Ноль, Номер Один, Номер Два и Номер Три?..
Монсеньор Гаус, прелат Ватиканской курии, терпеливо поведал господину Солнье, что убийство по найму – дело исключительно прибыльное, а под кодовыми именами Ноль, Номер Один и Номер Два выступали различные исполнители, задачей которых было выполнить заказ, не оставляя следов, что все это было весьма неприятно и что ему хотелось удалиться подальше оттуда, где могут выяснить про такие вещи. Жалости в Иве Солнье эта тирада не пробудила.
– Ты должен показать мне свою коллекцию.
Таков был уговор. Монсеньор Гаус провел его через потайную дверь и целый час показывал ему картины, созерцать которые было дано лишь тем, кто пользовался его полным доверием. У Ива Солнье перехватило дух:
– И этого никто никогда не узнает?
– Никогда. Покуда я здесь, всем, что тут происходит, ведаю я. А когда меня здесь уже не будет, никто меня не отыщет.
Солнье подошел к «Философу» и поглядел на его преосвященство.
– Ты никогда не задумывался, кто из нас двоих оригинал, а кто копия?
– Мама говорила, что ты был зачат первым, потому что я родился за пять минут до тебя… – При этом воспоминании монсеньор улыбнулся. – И все же у меня не остается сомнений, – продолжал он, глядя брату в глаза, – что оригинал все-таки я, а ты так навсегда и останешься дурной подделкой.
Участники переговоров обнялись посреди сиявшего на них со стен великолепия. Ив Солнье ушел, унося снимки, как охранную грамоту, и ни разу не оглянулся, зная, что не увидится с его преосвященством еще, наверное, лет двадцать. Монсеньор Гаус, однако, дал слабину и провожал его взглядом до тех пор, пока тот не вышел за порог. И молча допил кофе.
* * *
– Если я не ошибаюсь, монсеньор, все четырнадцать полотен, которые мы видим в этом великолепном зале, представляют собой четырнадцать оригиналов.
Его преосвященство стоял у входа в свою галерею и, бледнея, наблюдал за тем, как адвокат Ламбертини в элегантном черном костюме усаживается на удобный стул, на котором монсеньор еще недавно наслаждался созерцанием «Философа», а рядом с ним вьется тот самый агент с сигаретой в зубах, услугами которого он воспользовался два года назад и который, со всей очевидностью, ни от какого взрыва в гостинице не пострадал. Как же они, суки поганые, умудрились забраться к нему в галерею? И как же они, суки поганые, проведали о ее существовании?
Ламбертини сидел, опустив глаза, как всегда погрузившись в дремоту. Воспрянув из глубин сонного царства, он произнес, если бы не бесценная помощь, – тут последовал вежливый кивок в сторону агента, – я бы не обратил внимания на то, что вы сами, без свидетелей, устанавливаете все условия до мельчайших деталей и в результате вам достается оригинал, а туда, куда полотно должно было вернуться, отправляется отличнейшая подделка.
– Все это, – дрожащей рукой указал на свою коллекцию его преосвященство, – все это копии.
– Чушь собачья, монсеньор, – не повышая голоса, всегдашним любезным тоном ответил Ламбертини. Он махнул в сторону картин. – Думаете, они существуют только для того, чтобы радовать вас? – И продолжал, как будто не в силах сдержать раздражение: – Мне стоило долгих месяцев работы прийти к заключению, что на стенах галереи висят подделки.
– Вы не могли бы нас оставить наедине? – осведомился его преосвященство у иуды-агента. И с усмешкой продолжал: – Я полагаю, что вы теперь уже прекрасно знаете, где у меня хранится кофе.
Ламбертини почти незаметно мотнул головой в сторону агента, и тот вышел из зала.
Оставшись наедине с адвокатом, монсеньор сел в другое кресло.
– Мне бы хотелось возместить вам причиненный ущерб, – сказал он, прощупывая почву.
– Не выйдет. Я подам на вас в суд, если вы меня, конечно, не убьете.
– Никакой я не убийца. Чего вам нужно? Хотите Караваджо? –
