Любимое уравнение профессора - Ёко Огава
Но если дарить подарки Профессор не умел, то получать их талант у него был редчайший. Выражение лица, с которым он принимал карточку Энацу из рук Коренька, мы запомнили на всю оставшуюся жизнь. С теми детскими усилиями, что мы потратили на поиски этой карты, его благодарность была несопоставима. Хотя бы уже потому, что глубоко в сердце он всю жизнь только и повторял себе и другим: «Человечек я мелкий, много не стою…»
Перед нами же с Кореньком он просто бухнулся на колени — видимо, с тем же благоговением, с каким преклонялся перед своими числами. Склонил голову, закрыл глаза и сложил перед носом ладони в некой молитве. Так серьезно, что у нас даже сомнений не оставалось: благодарности такого полета наш подарок уж точно не стоит.
Развязав желтую ленточку, он долго смотрел на карту. А затем поднял взгляд и попытался что-то сказать, но губы не слушались, и тогда он просто прижал эту карту к груди.
«Тигры» так и не выиграли тот матч. После пятнадцатого иннинга игру решили закончить вничью со счетом 3:3, а всего она длилась 6 часов 26 минут.
А уже в воскресенье, 13 сентября, Профессор переселился в клинику-пансионат.
Об этом мне сообщила по телефону Мадам.
— Что-то срочное?! — испугалась я.
— Сам переезд планировался давно, — ответила она. — Мы просто ждали, когда в клинике освободится место.
— В последнюю пятницу я задержалась после работы. Надеюсь, дело не в этом? — уточнила я.
— О, нет! — очень спокойно ответила она. — Вас я ни в чем не виню. Я понимала, что для брата это будет последняя встреча с друзьями. Да вы и сами заметили, что с ним творится, не так ли?
Что на это ответить, я не знала.
— Его восьмидесятиминутная пленка оборвалась. Вся его память теперь кончается тысяча девятьсот семьдесят пятым годом, и больше он не запоминает ни минуты.
— Я могла бы пригодиться и там!
— Никакой нужды в этом нет. Ухаживают за ним хорошо. Но главное… — Она чуть запнулась. — Там буду я. Вы же знаете моего брата… Если вас ему никогда не запомнить, то меня — никогда не забыть.
Пансионат располагался за городом, в часе езды на автобусе. Дорога до него бежала вдоль моря и взбегала по склону холма до полей на задворках старого аэродрома. Из окон в приемной пансионата открывался шикарный вид на трещины взлетных полос, заросшие бурьяном крыши ангаров, а дальше, за ними — узенькую полоску моря. В ясные дни эти волны блестели на солнце до самого горизонта и были почти не видны.
Мы с Кореньком навещали Профессора примерно раз в пару месяцев. Вставали воскресным утром, готовили сэндвичи, собирали корзинку и шли на автобус.
Встретив Профессора, мы немного болтали с ним в приемной, потом отправлялись в кафе на террасу, где вместе обедали. В теплые дни Профессор с Кореньком играли на лужайке в мяч. Затем мы пили чай, еще немного болтали и бежали на автобус, отходивший от клиники ровно в 13:50.
Мадам тоже бывала там, и нередко. Если наши визиты вдруг пересекались, она обычно оставляла нас с Профессором наедине и отправлялась по магазинам. Хотя иногда могла перекинуться со мной парой шуток или угостить нас конфетами. Гордо и старательно она продолжала играть свою роль. Единственная на земле Живая Память Профессора.
Так мы выбирались к Профессору еще много лет, вплоть до его кончины. Коренёк занимался бейсболом в школе, а потом и в колледже (всегда только на второй базе), пока не повредил себе колено, после чего забросил игру. А я так и работала дальше домработницей в «Акэбоно».
Даже когда Коренёк перерос меня на двадцать сантиметров и отпустил бородку, в глазах Профессора он так и оставался все тем же ребенком, которому нужна защита. А уж когда Профессор перестал доставать до его кепки, чтобы погладить по голове, начал нагибаться к нему сам.
Своих костюмов Профессор не менял уже никогда. Но вот записки, теряя свою актуальность, жухли и опадали с его пиджака одна за другой. Самая Главная, которую я переписывала заново чаще всех остальных, — «Моей памяти хватает только на 80 минут» — давно потерялась, а мой портретик со значком квадратного корня выцвел, истлел и развеялся по ветру.
Вместо записок Профессор нацепил на себя новый символ: бейсбольную карточку Энацу. Подарок от нас с Кореньком. В ее пластиковой обложке Мадам проделала аккуратную дырочку, вставила шнурок, и Профессор стал носить Энацу на шее.
Без перчатки, подаренной Профессором, Коренёк не приехал ни разу. И хотя игра с Профессором больше напоминала нелепый цирк с животными-пенсионерами, оба были от игры без ума.
Очень мягко, чтобы было легче поймать, Коренёк бросал мяч Профессору и — не важно, отбит или нет, — бежал за ним со всех ног.
Мы с Мадам, сидя на лужайке неподалеку, иногда отмечали их подвиги аплодисментами.
Даже когда руки у Коренька подросли и перчатка налезала уже с трудом, он продолжал ею пользоваться, утверждая, что тесная перчатка особенно хороша для второй базы, чтобы ловчей перехватывать мяч для мгновенной переброски на первую.
Наш последний визит к Профессору состоялся осенью, когда Кореньку исполнилось двадцать два.
— А ты знала, что все простые числа больше двух можно разделить на две группы?
Сидя под солнышком в приемной, Профессор сжимал в пальцах супермягкий карандаш. Больше в приемной никого нет, и лишь в коридоре за дверью иногда проплывают мимо чьи-то невнятные тени. Но голос Профессора звучит отчетливо и энергично.
— Если n — число натуральное, тогда любое простое число будет выражаться либо как 4n + 1, либо как 4n - 1. Одно из двух, третьего не дано.
— То есть всю эту бесконечную кучу простых чисел можно разделить на эти две группы? — недоверчиво спросил Коренёк.
— Ну, попробуй, к примеру, тринадцать. Как оно получится?
— 4 × 3 + 1.
— Верно! А девятнадцать?
— 4 × 5 - 1.
— Молодец! — кивнул Профессор. — Но вот что интересно. Числа первой группы всегда можно выразить суммой двух квадратов. Но с числами второй группы такой фокус не получается.
— Значит… 13 = 22 + 32?
— Прекрасно! — просиял Профессор. — Положись на квадратный корень — и жизнь станет проще и элегантнее!
Удовольствие Профессора никак не связано с трудностью поставленной задачи. Сложная задача или простая — удовольствие в
