Трое - Георгий Иванов Марков
Он старается ни о чем не думать. Босиком по камням переходит речушку вброд. Вода немного освежает его. Но затем, когда начинает идти вверх по склону, усталость наваливается на него с удвоенной силой.
— Интересно, сколько еще осталось шагов? — спрашивает он себя и считает: — Один, два, три, четыре… Капитан говорил, что полезно запоминать расстояние, это может очень пригодиться. Вот, если бы он знал сколько еще шагов осталось до конца склона, тогда было б другое дело…
На «трехсотом» шагу Сашо перестает считать, потому что женщина снова застонала.
«Чего доброго, еще отдаст богу душу у меня на руках!» — морщится он. Ему никак не хочется нести мертвеца.
— Интересно, — мелькает у него в мозгу. — Мертвые легче живых? — Он уже не чувствует рук. Боль в плечах становится невыносимой. Крестьянин словно пропал. Вокруг не видно ни души.
— Черт бы его побрал! — говорит он женщине. — Зачем тебе сто килограммов, когда тебе вполне хватило бы и пятидесяти! Только и знаете копить жиры, ни о чем не думая!
Ему приходит в голову, что ее плюгавый муженек не смог бы ее с места сдвинуть.
Как бьется сердце. Словно непрерывно стучащий молоток. Кровь стучит в висках, горло совсем пересохло…
— Вот брошу тебя в канаву и уйду! — говорит он. — Глупая женщина, надо же угодить кобыле под копыто. Да и сама ты разве не кобыла?
Он говорит вслух, скрежеща зубами.
Женщина открывает глаза. Ей, как будто, стало лучше. Смотрит на него, но не может понять, что происходит.
— Болит очень, — стонет она.
— Еще бы! — отвечает он. Глаза у нее карие. Совсем такие, как у его матери.
— Куда меня несешь?
— К врачу!
— А где Пешо!
— Пошел за телегой!
Она всматривается в его лицо. Может быть, понимает, как измучила его.
— Сынок, — тихо говорит она, — пусти меня… не могу больше… лучше умереть…
— Хватит тебе болтать! — грубо огрызается он. — Кто тебя просил под копыта кобыле соваться? Не бойся, вылечат!
— Больно! — стонет женщина.
Ему кажется, что у него уже не осталось и капли силы. В ушах звенит. Голова кружится.
— Донесу тебя! — бормочет он. — И мертвую донесу!
Женщина уже стонет без перерыва. К боли теперь прибавился и страх.
— Можешь себе стонать сколько угодно! — говорит он. — Не могу же я летать!
По всему видно, что она испытывает сильную боль. По щекам катятся крупные слезы. Ему становится жаль ее.
— Потерпи, тетя! — говорит Сашо. — Потерпи!
Село уже совсем близко, а он не может дотянуть до него. Идет, идет, а расстояние до села все такое же…
— Где же этот болван! — вскипает он. — Хоть бы телегу нашел, растяпа!
Словно кто-то привязал к его ногам тяжелые гири. Для того, чтобы поднять ногу и передвинуть ее вперед, ему приходится делать неимоверные усилия, напрягать всю волю.
— Тетя! — со стоном вырывается у него. Он уже еле удерживает ее на руках.
Впереди показывается санитарная повозка…
Он кладет женщину на руки незнакомого человека, может быть врача, а сам, обессиленный, падает на землю.
— Паренек! Паренек! — суетится крестьянин, не зная, как поблагодарить Сашо.
Но времени напрасно терять нельзя и повозка снова мчится — обратно в село.
Какой-то грязный поросенок тычется ему в ноги и бежит прочь.
— Смотри, растянулся! Стыда нет у этих молодцов! — говорят две женщины над его головой.
Сашо приподнимает свою отяжелевшую голову и, опомнившись, встает на ноги. Идет.
— Подохла бы наверняка, если бы не я! — с самодовольством говорит он.
Силы постепенно возвращаются к нему. Он даже испытывает легкость, какую не испытывал до этого.
В домике никого нет. На столе — котелок с едой и рядом с ним — письмо.
— Опять мать! — он поднимает крышку и думает, что мать обрадуется, узнав о его поступке.
В котелке — гювеч[3]. Он садится и медленно ест.
— Все-таки дотащил! — говорит он. — Никто бы не смог ее донести!
Снова бросает взгляд на письмо. Почерк кажется ему знакомым — наверное опять от какой-нибудь девицы, вроде Куклы. Не лучше ли ему, как подобает настоящему мужчине, бросить письмо в печку?
Все же вскрывает конверт. Читает конец. Что-то не видно традиционных «тысячу поцелуев», «целует тебя», или «любящая тебя».
Только:
«Теперь я одна. Данче».
Приятная волна пробегает по его телу. Он испытывает такое чувство, словно обнаружил в кармане старых брюк давно забытые деньги.
— Да, я действительно совсем позабыл о ней! — произносит он, переставая есть.
Письмо короткое. Данче ждала, что он подаст о себе весточку после увольнения. Адрес дал ей Младен. Она долго колебалась перед тем, как послать письмо — не знала, будет ли ему это приятно. Но потам все же решилась. Пусть Сашо не думает, что она от него чего-нибудь хочет. Она просто благодарна ему за все, что было между ними.
«Это уже никогда больше не вернется, и так будет лучше».
Иногда ей кажется, будто его снова призвали в армию, и она видит его стоящим на посту у заводских ворот, или, что он просто приехал в их город по делу. В конце — пожелания счастья и здоровья.
Он перечитывает письмо. Подносит его близко к глазам, вглядывается в почерк, даже нюхает бумагу.
— Данче! — говорит он. День в рощице близ завода, гауптвахта, футбольный матч перед этим… Как была она хороша! И как непохожа Данче на всех других женщин, которых он знал.
Ему становится приятно, радостно на душе, что он обладал такой женщиной.
— Напишу ей! — говорит он. — Вечером напишу.
И сразу же ему в голову приходят невероятные, выдуманные, но страшно красивые слова, которые должны поразить ее воображение…
Спохватывается — в домике нет ни бумаги, ни карандаша. Придется сходить в город, где он не был уже десять дней. Какая досада!
— Ничего не поделаешь, придется сходить, — решает он. — Надо написать ей.
Он одевается, кладет письмо в карман. Прячет котелок и закрывает за собой дверь.
Уже спускаются сумерки. Сашо идет босиком по траве и думает, как было бы хорошо, если бы сейчас, навстречу ему, вдруг показалась Данче.
20
«Мы знаем, что переходный период будет трудным. Точка. От нас потребуются огромные усилия и непоколебимая вера. Точка. Но мы не знаем, кто позволил некоторым использовать переходный период в качестве объяснительной записки. Вопросительный знак!»
Капитан
Иван сел в углу зала, в последнем ряду, у окна. Отсюда все хорошо видно: стол президиума, трибуна, заполняющиеся людьми ряды.
Это обыкновенная студенческая аудитория с простой, будничной обстановкой, без каких-либо украшений. Не напоминает
