Пробуждение - Михаил Михайлович Ганичев
Павел поперхнулся, закашлялся, да так, что из глаз пошли слезы. Степанов подсунул ему бокал с пивом. Павел запил и только тогда отдышался.
— Не ожидал, что такая гадость. Как пьяницы пьют, да еще каждый день?
— Что гадость, то гадость, — подхватил Степанов. — Хлебная за границу идет, а нам из деревьев делают. Народ, черти, травят.
Водка обжигает желудок, приятно обволакивает голову, и вот уже нет ни злобы, ни отчаяния. У Павла появилось желание кому-то сделать приятное, особенно он был благодарен Степанову за то, что затащил в ресторан.
— Давай под селедочку!
— Это можно, — ответил Павел и стал сдувать пену прямо на пол.
— Перестань, на нас смотрят! — одернул Степанов и начал пить пиво. Сделав два мелких глотка, Степанов от удовольствия зажмурился.
— Пускай смотрят! — сказал равнодушно Павел и тоже присосался к бокалу. После горькой водки пиво было значительно мягче и приятнее. Швейцар заглянул в зал, окинул всех взглядом и скрылся.
— Да ты закуси селедочкой, закуси! Вкуснятина-то какая! Попробуй-ка!
Ели много и с аппетитом. За едой пропустили еще по рюмочке водки, болтали о всякой всячине; лишь бы что-то говорить. «Я вроде нализался, — подумал Павел. — А, ладно, первый раз в жизни, но последний. Сегодня так хорошо и люди все славные, а Степанов говорит, что все они продажные. Не прав, конечно, не прав Степанов. Погоди-погоди, вроде бы он мне сказал, что на нас смотрят. Кто?»
— Вить, кто на нас смотрит? — стал спрашивать Павел, налегая грудью на стол. Немного тошнит. Ну ничего, пройдет. Уже проходит.
— Прольешь, — говорит Степанов и отодвигает от Павла бокал с пивом. — Хотя бы вон та парочка.
Павел посмотрел сначала вправо, потом влево. Степанов помолчал, наблюдая за ним, и сказал:
— Та, что сзади тебя.
Павел повернулся назад и обронил на пол кусок хлеба, ко всему еще наступил на него ногой. Он уже поворачивался обратно, но тут его словно кольнули чем-то в бок, вдруг он резко развернулся и чуть не упал со стула. За соседним столом сидела попутчица по вагону.
На ней сегодня было бело-голубое платье с вырезом на груди, видимо совсем новое, может быть недавно купленное. Рядом мужчина, в возрасте, кавказской наружности. Он обращался с ней невежливо, а она все пыталась заглянуть ему в глаза. Павел пересел на другую сторону стола, чтобы постоянно видеть девушку, и все старался поймать ее взгляд. Сомнение настолько охватило его, что он сразу почувствовал, что трезвеет. Девушка посмотрела в его сторону непроизвольно-равнодушно, отсутствующим взглядом. До Павла ли ей! Кавказец сидел надменно и торжественно, показывая своим видом, что он взял эту крепость и теперь высматривает другую. Давно известно, что кавказцы не церемонятся с русскими женщинами, знают, что русские не откажут им ни в чем. Они интернациональны, без собственной гордости.
Степанов захмелел, что-то рассказывал Павлу, а сам смеялся. Павел не слышал, не понимал его, но в ответ на улыбку Степанова старался тоже удержать на губах улыбку, даже попробовал над чем-то пошутить, да не вышла шутка.
Всем было весело, все были довольны, в ресторане по-прежнему стоял пьяный гул. Только Павлу стало трудно дышать, он совершенно стал трезвым; музыка уже не убаюкивала его, а била по мозгам. «Как, как так можно, она такая красивая и молодая и с таким стариком, да еще с кавказцем. Черт бы его побрал», — думается Павлу. Никогда в жизни Павел не испытывал такого горького отчаяния.
Наконец до Степанова стало доходить, почему появилось резкое изменение в поведении Павла, застывшая улыбка на лице, ответы невпопад. Он понял причину его подавленного состояния.
— Выпей рюмочку — легче станет, а Любку выбрось из головы, она шлюха, — Степанов кивком указал на спутницу кавказца. — Я давно знаю ее. Она берет деньги с клиентов, заметь, не малые, а у тебя их нет!
— Это слишком, ты не должен так говорить!
— Не волнуйся, Паша, плюнь и разотри. Пошли они ко всем чертям. Запомни навсегда: женщина самая хищная из двуногих существ.
— Замолчи, Виктор. Если ты будешь продолжать, я поднимусь и уйду. Разве можно о женщинах так?
Степанов посмотрел в свой бокал, медленно вертя его цепкими толстыми пальцами, потом поставил бокал на стол и отодвинул от себя.
— Ты прав, пора уходить!
Лицо Павла стало красным, он взглянул на девушку и на кавказца и подумал: «Слишком я наивно все воспринимаю, видимо. Пора наконец стать мужчиной. Ну а все-таки, как она могла? Что ей не хватает? Ведь деньги еще не всё. Почему моя мама тоже была красивая, но никогда этим не занималась?»
Дома Павла ждала замечательная новость — из деревни собирался приехать отец на недельку, но только тогда, когда подмерзнет.
— Хорошо, все очень даже хорошо! — говорил Николай Николаевич, захваченный новостью, даже не спросил, где Павел так долго пропадал.
Антонида Петровна хотела усадить Павла за стол и попоить чаем, но Павел отказался. Они не заметили даже, что Павел выпивши.
— Разве годится так? Со смерти жены у нас не бывал. Я ему что, чужой, что ли? Приедет, все выскажу.
— Помолчи, побойся Бога, — охая, сказала Антонида Петровна и не мигая уставилась на мужа. — Дмитрий хлебнул по горло, всю свою жизнь промучился, промаялся, а ты только и норовишь — «все выскажу»! Не вздумай ему что-нибудь брякнуть, с тебя это станет. Сам в деревне когда был?
Николай Николаевич слушал и усмехался: за какой надобностью он поедет в деревню? Близких, кроме брата, не осталось никого, а все-таки, что скрывать, охота побывать на родине.
Николай Николаевич включил телевизор. Как раз шла программа «Время».
— …В Северной Ирландии, — сообщала дикторша, — экстремисты подложили бомбу и взорвали дом прокурора.
— Человек в зверя превратился, — возмущалась тетя. — Стреляют прямо в людей, подкладывают мины. Что творится!
— Вот-вот, там плохо, там угнетают людей, — у нас как будто не угнетают, — заворчал Павел и сел на диван. Удивленно, точно в первый раз, стал разглядывать дядю.
Тетя смотрела мимо Павла, о чем-то думая.
— Угнетают, говоришь, — взвинтился Николай Николаевич. — Ты откуда знаешь, что
