Борис Фальков - Ёлка для Ба
- Он думал и об общественном, - возразил её муж.
- Ты-то чего лезешь? - вскинулась дочь. - Ты-то тут причём? Тебе не понять, что произошло: катастрофа. А произошла она потому, что он не думал о нас. Он думал только о своём, только о себе.
- Милая, - вмешалась Ба, - теперь вам нужно думать только об одном, о единстве. Ведь теперь всё ляжет на вашего мужа.
- Вот именно, - подтвердила дочь Щиголя, - и он ляжет. Вон, один уж лёг.
Доктор Щиголь лежал в это время в гробу, в своей клинике, выставленный на всеобщее обозрение. С ним прощались коллеги и пациенты.
- Твой отец был замечательный человек, - сказал Ди.
- Был, - повторила вдова и заплакала.
Меня и внучку Щиголя, Лену, точнее - Лёку, отправили в спальню, нам ещё рано было сидеть за таким столом. У Лёки был там свой уголок, как и у меня в спальне Ю и Изабеллы, но с куда большим шиком устроенный: туда вместился кукольный столик, шкафик и посуда. Смерть деда не нарушила порядка в этом углу жизни. Лёка сразу же рассадила с десяток своих кукол, труппу лилипутиков, которой самодержавно владела, вокруг столика и стала их кормить. Я пассивно участвовал в этом аттракционе, стоял рядом, как и было издавна заведено.
- А я знаю, - сказала она.
- Что? - спросил я.
- Где дедушка.
- Все знают, в клинике, - пожал плечами я.
- Не-а! - злорадно возразила она. - В тюрьме. Мне мама сказала. То есть, она при мне говорила дедушке: катастрофы не избежать, ты всё равно в тюрьму сядешь, рано или поздно. А вчера я спросила, где дедушка, и она стала кричать, что я ничего не понимаю, потому что произошла катастрофа. А я понимаю, что дедушка сел в тюрьму, потому что помню, что она говорила про катастрофу.
- Дура, - сказал я. - Ты хоть знаешь, что такое катастрофа?
- А ты? - хихикнула она.
- Дура, - повторил я, наткнувшись на трудности в объяснении.
- Не-а, - повторила и она. - Я знаю... Думаешь, я и про тебя не знаю?
- Что ты ещё знаешь?
- Что тебе Танька бантик привязывала! Она мне всё рассказала.
- Тоже дура, - объявил я, - нашла, кому рассказывать.
- Не нашла, - захихикала Лёка. - Я ей куклу за это подарила.
- Продалась, значит, - заключил я. - С вами всё понятно, все вы продажные твари.
- А я и тебе подарю, хочешь? - не обиделась она. - Мне не жалко.
- Мне, куклу! Вот уж дура, так дура, - я был сражён наповал предположением, что меня можно купить куклой. На моём языке завертелось признание... проклятые помидоры!... в том, какая сложная и интересная, взрослая жизнь у меня теперь - и я с трудом удержал его, применив усвоенные в иных мирах навыки: пару раз сглотнул слюну, проглотив вместе с нею в два приёма и опасное признание.
- Тогда я тебе бантик завяжу просто так, без куклы, - предложила Лёка. Давай?
- Ну, давай, - согласился я: что с нею, с такой настырной дурой, поделаешь.
Я расстегнул бриджи, надетые по случаю официального визита, и она повязала мне бантик. Было похоже, что ей уже приходилось это делать и раньше, она-то не наткнулась на трудности, и объяснения ей не понадобились. Не высказала она также и удивления по поводу разительного несходства своей анатомии с моей.
- А теперь что мне делать? - спросил я.
- Стой на месте, - велела она. - Ты теперь будешь мажордом.
- Минордом, - нашёл я, что пробурчать в ответ.
Но и столь грубая острота прошла мимо, её не учили музыке. Да и мне насладиться собственным остроумием не удалось: за моей спиной раздался хриплый писк. Я обернулся. Лёкина мать - дочь покойного Щиголя - это она была творцом писка, таков был праздничный фальцет её будничного баса. Лёка мгновенно сделала вид, что ровным счётом ничего не знает, ни о чём на свете. Я же поскорей отправил улику на её обычное место и стал застёгивать бриджи, вытаращив глаза и не отводя взгляда, несмотря на растущий в животе ужас, от багрового лица дочери Щиголя. Окончательное решение вопроса, кто на самом деле дура, а кто нет, следует предоставить стороннему наблюдателю.
Дочь Щиголя не дала мне закончить туалет, с рычанием схватила меня за плечо и потащила в столовую. Я предстал высокому взрослому суду в пусть неполной, но достаточно беззащитной наготе. От волнения я стал и косить намного больше, и всё глотал-глотал слюну, заранее сглатывая подступавшую тошноту и неизбежные обиды от наказания, предназначенные мне одному: о Лёке, конечно же, все забыли. Кроме собственной ловкости, её защищала и смерть деда. Было бы не очень прилично наказывать и без того наказанное самой жизнью, осиротевшее дитя.
- Что случилось? - поинтересовалась Ба.
- Мы решали, - медленно, а потом постепенно раскручивая темп, захрипела дочь Щиголя, - мы-то думали, отчего дети так тихо сидят в спальне. Мы предполагали, что и они чувствуют трагедию семьи, что и они не остались равнодушными к катастрофе, постигшей... Когда мы тут, а они там... оказывается... они там показывают друг другу глупости!
- Мы ничего не делали! - закричал я. - Мы играли в куклы!
- Тогда зачем ты кричишь? - спросил Ди. - Успокойся.
- В куклы? - рявкнула дочь Щиголя вернувшимся к ней чистым басом. - Да, в куклы, но... в какие именно! А вот в какие.
Она мощно рванула мои не до конца ещё застёгнутые бриджи и, несмотря на моё сопротивление, двумя пальцами ловко ущемила упомянутую куклу. Я посмотрел вниз и обомлел, изворачиваться и дальше было бы полным идиотизмом: на кукле алел шёлковый бантик, в спешке уничтожения улик мною совершенно упущенный из виду. Последующая за этим пауза была преисполнена огромного значения, может быть, большего, нежели пауза после получения известия о смерти доктора Щиголя. Первым вышел из обморока Ди.
- Ну-ну... - сказал он, и всё.
Но тут же все задвигались, зашуршали, муж дочери Щиголя попробовал хихикнуть, но сразу проглотил смешок: взгляд его жены заставил бы и мёртвого её отца проглотить что угодно, даже рыбий жир. Вдова Щиголя тихонько заплакала.
- Он воспользовался нашим горем, чтобы без помех поиграть своей любимой игрушкой, - продекламировала дочь Щиголя. - Уверена, что и некоторые другие делают сейчас то же, и потому их здесь нет. Я всегда говорила: этот маленький... развратник уродился в своего отца.
- Ну-ну, - чуть погромче сказал Ди.
- Всё рушится, - плакала вдова, - всё течет и ничего не меняется.
- Ничего страшного, - бодро заявил муж дочери. - У меня и не такое бывало.
- Воображаю, - отрезала дочь Щиголя. - Ну, а вы что скажете, чего молчите? Что будем делать?
- Я? - переспросила Ба, разглядывая свой перстенёк с белым профилем на нём. - Я б сказала...
Она перевела взгляд на меня, чуть отсутствующий - и чуть скептичный.
- Я б сказала тебе, мой друг, что вот этого-то я от тебя никак не ожидала.
После чего она встала и - аудиенция была окончена.
- Ба, - спросил я по дороге домой, - а что сделал такого папа? Или, что он сейчас делает такого, что... Ну то, что дочь Щиголя про него сказала, и всегда говорила?
- Ты бы лучше попросил прощения, - заметил Ди.
- Конечно, - согласился я, - прости, Ба. А что такого сделал папа?
- Оставь Ба в покое, - посоветовал Ди. - Может, дело в том, что твой отец делал вскрытие доктора Щиголя. А Щиголям это неприятно. Ты знаешь, что такое вскрытие?
- Я даже видел, - сказал я, - краешком глаза... Но зачем вскрытие, ведь и так известно, от чего умер доктор?
- В том-то и дело, - вздохнул Ди. - Они вскрывать не хотели, но есть порядок, а твой отец - представитель порядка. И он прав, так положено.
- Положено, - вдруг заговорила Ба, - вот уж ересь... Дело вовсе не в его отце. Этим способом она хотела подчеркнуть, что мальчик весь в меня. То есть, что ты тут не причём. Обрати внимание, про отсутствие некоторых она помянула не только в прямом, а и в переносном смысле.
- Ну, знаешь! - вскричал Ди. - Откуда бы ей знать, что подчёркивать...
Но мы уже подошли к нашему дому и разговор прервался. Чуть позже я попытался возобновить его, но добился лишь того, что Ди ущемил двумя пальцами мою руку чуть повыше локтя - так вот где Ю почерпнул свои педагогические приёмы! - и сказал:
- Скоси глаза вправо. Теперь влево. Пора опять подбирать тебе очки. Но скажи, пожалуйста, сколько листков папир-факса ты используешь в туалете?
- Три, - стал вспоминать я, - нет, четыре.
- А для нормальной гигиены нужно не меньше пяти, - твёрдо заявил Ди. - Мне проверять твою честность?
- Нет, - ответил я, и прекратил свои попытки.
Удары чугунной бабы, проломившей стену дома Щиголя, отдавались уже и в нашем палисаднике. Что палисадник, сам Большой двор, как костюм, из которого выросли, стал трещать по швам. Впрочем, особого беспокойства во мне его предстоящее крушение не вызывало, этот двор я уже использовал только как проходной, как прикрытие моих побегов в третий мир. Да и что - двор, если весь город уже потрескивал: неприступные патриархальные кварталы Старой части лишались автономии гетто, через них прокладывались проспекты, которые должны были соединить их с Новой частью, слить обе части в единый аккорд, "согармоничный звучанию современного социалистического города", словами архитектора Кривобокова. Незыблемой оставалась лишь крепость Большого базара. Малый, например, тот был почти сметен наступающими новостройками, а на Большом и мощение площади почему-то приостановилось - не из-за находки ли, сделанной там?
