Всеволод Соловьев - Княжна Острожская
Отец Антонио прислонился к холодной стене и, не отрываясь, глядел на Гальшку своими сухими, блестящими глазами. Каждый звук ее рыдания, каждое ее конвульсивное движение производили в нем дрожь, боль и ужас. Но его совесть молчала, молчали его мысли. Он находил какое-то наслаждение, мучительное и страстное, во всем, что он теперь видел, слышал и чувствовал…
Гальшка все рыдала и металась. Вот уже скоро, должно быть, приступят к пострижению… вот уже что-то собираются делать с нею…
– Боже! – громко воскликнула она. – Пошли мне смерть, сжалься надо мною!..
Но что это?! Кто-то снаружи потрясал тяжелые двери костела.
– Именем короля! Отворите! – явственно расслышали все и вздрогнули, и музыка оборвалась, и патер опустил свои руки, воздетые к небу.
Из-за маленькой ниши, где скрывалась невидимая дверка, появился иезуит и спешно что-то говорил своим.
Ни Беата, ни Гальшка не расслышали и не поняли того, что сказал он. Их окружили монахи, повлекли в глубину костела, за алтарь. Еще мгновение – приподнялся почти без звука каменный квадрат пола, их спустили с лестницы и оставили в темном подземелье. Беата поняла в чем дело и свободно вздохнула. У Гальшки кружилась голова – она не могла больше ни рыдать, ни кричать, ни молиться.
А между тем над их головами, в костеле, продолжалась вечерняя служба. Несколько монахов, и в том числе Антонио, отперли двери.
Перед ними виднелась толпа вооруженных людей, грозная фигура князя Острожского и бледное лицо Дмитрия Андреевича Сангушки.
Антонио взглянул на это лицо – и что-то ужасное потрясло его. Его волосы встали дыбом. С искаженными чертами, дрожа всем телом, он протянул вперед себя руки, как бы желая защититься от страшного призрака.
Иезуиты, еще не зная, кто перед ними, не видя Гурки, с деланным негодованием изумлялись поступку людей, врывающихся в церковь во время службы. Здесь нет никакой княгини Беаты, здесь нет ее дочери.
– Они здесь! Вот духовник ее – разом крикнуло несколько голосов в толпе воинов.
Одним движением и Острожский, и Сангушко хотели кинуться на Антонио, но победили свой порыв и взглянули на бледного, потрясенного иезуита с полным презрением. Нет, они не осквернят своих рук… и к тому же они в церкви. Теперь только одно было в их мыслях и сердце – скорее увидеть, скорее обнять Гальшку.
– Моя племянница, жена князя Дмитрия Сангушко, княгиня Елена Ильинишна здесь, в стенах этого монастыря! – громко обратился князь Константин Константинович к иезуитам. – Я наверное знаю это. Мы с князем приехали за нею. С нами приказ короля и разрешение употребить в дело военную силу, если княгиня не будет нам добровольно выдана. Скажите же нам, где она, проводите нас к ней… Берегитесь, отцы-иезуиты, вы вмешались не в свое дело!.. Исполните немедленно наше законное требование, не глумитесь над королевской властью и подумайте о последствиях!..
Делать было нечего. Иезуиты знали, что им нужно быть крайне осторожными и всеми силами избегать огласки своих тайных действий. Они еще недостаточно укрепились в Литве, они еще не смели пренебрегать общественным мнением. Они знали, что Острожский не задумается привести в исполнение свою угрозу, а бесцеремонный осмотр монастыря не будет говорить в их пользу. Некоторые открытия возбудят против них по меньшей мере сильные подозрения. Делать нечего – приходится выдать Гальшку. Но во всяком случае в их руках останется княгиня Беата…
И вот они стали хитрить и оправдываться перед неожиданными гостями. Точно, две знатные княгини, мать и дочь, нашли в их смиренной обители приют, но зачем же было так стучаться в костел и нарушать тишину святого места! Они никогда не могут восстать против законных требований, они сейчас проведут князей в отделение монастыря, где помешаются их гостьи. Они не вмешиваются в семейные дела, но принимать у себя прибегающих под их защиту – это священное их право…
– Так она здесь! Она жива! Слава Богу! Скорее к ней, скорее!
Но иезуиты под всякими предлогами мешкали. Им нужно было время для того, чтобы вывести Беату и Гальшку из подземелья. Наконец после долгих переходов и остановок сопровождаемые несколькими монахами и сотнею своих воинов Острожский и Сангушко остановились у какой-то двери.
– Здесь! – сказал чей-то голос.
Князь Дмитрий Андреевич с замирающим сердцем отворил двери.
Перед ним стояла княгиня Беата.
Она еще издали слышала голоса, слышала бряцание оружия. Приведшие их сюда из подземелья монахи ничего ей не сказали. Она была уверена, что сейчас встретится лицом к лицу с Гурко. Обезумевшая от ярости и злобы, она готовилась на страшное дело. Уже давно она носила с собою кинжал с одной заветной мыслью. Судьба, очевидно, желает исполнения этой мысли. Кинжал сверкнул в руке ее. Прежде чем Гурко скажет слово, прежде чем он увидит Гальшку, она повалит его мертвого перед собою. А там пусть будет, что угодно Небу.
Дверь отворилась. Беата сделала шаг и яростно взглянула на входившего…
И вдруг она отшатнулась. Оружие выпало из руки ее.
– Мертвец! – дико взвигнула она и упала навзничь, теряя сознание.
Но князь Дмитрий Андреевич не видел всего этого, не заметил Беаты.
Там, в углу небольшой кельи, было что-то. Какое-то бледное, бледное лицо, с распухшими и потускневшими от слез глазами, вдруг выглянуло на него из полумрака.
Он вскрикнул и, шатаясь, протягивая вперед свои дрожавшие руки, кинулся в келью:
– Гальшка! Гальшка!
Она оставалась неподвижной, она глядела и не понимала.
– Гальшка! Гальшка! – повторял он, прижимая ее к груди своей и обливая ее чудное, помертвевшее лицо слезами.
Судьба сжалилась над нею: она очнулась и зарыдала, охватив его шею руками.
– Митя! Митя! Ты жив! Ты со мною!
И она поняла, наконец, что это не сон, что такое счастье может быть только наяву, в действительности.
Она рыдала, рыдала блаженными, спасающими слезами на плече мужа. И сквозь слезы она видела, что чье-то еще другое, родное лицо склоняется над нею и знакомый голос, прерываясь, шепчет ее имя…
А в это время в глубоком мраке монастырского подземелья медленно подвигалась человеческая тень и неровные, останавливающиеся шаги гулко отдавались под каменным сводом.
Зачем зашел сюда этот человек, чего он ищет без огня во тьме сырого коридора?! Вот он остановился, тяжело дыша. Только это дыхание и можно было услышать среди невозмутимой тишины, наполнявшей душное подземелье.
Прошло несколько минут. Человек стоял неподвижно. Вдруг он сделал быстрое движение рукою и, застонав, повалился на землю. И долго потом слышались стоны и страшное хрипение…
На другой день один из иезуитов, пробираясь подземным ходом, наткнулся на какое-то лежавшее тело. То был труп отца Антоиио. На несколько шагов виднелась широкая струя крови. Тут же нашли и кинжал, которым он нанес себе несколько ран дрожавшей рукою.
Имя княжны Гальшки до сих пор еще не забыто в юго-западном крае. Ее красота и необычайные несчастия вызвали целый ряд народных рассказов. Существуют свидетельства, судя по которым окончание ее приключений было печально. Но народ не любит печальных окончаний. Он верит, что после тяжких бедствий, после незаслуженного горя, приходит счастье. Он воскрешает своих героев и наделяет их светлой долей…
История красавицы Гальшки в том виде, как она здесь рассказана, передается из рода в род в далеких уголках Полесья. Ее можно услышать и на деревенских посиделках, и в скучные сумерки где-нибудь в маленьком домике на самом краю городской слободки…
«А что же сталось с княгиней Беатой?» – спрашивают обыкновенно слушатели по окончании рассказа.
«Что же с ней другое и могло статься, как не то, что отправилась она к своему папе римскому и стала раздавать деньги лысым патерам, пока еще у нее были деньги», – отвечает рассказчик.
«А что сталось с князем Острожским, его сыновьями и всем его родом?»
На такой вопрос не всегда можно дождаться удовлетворительного ответа.
Но за полесского рассказчика обстоятельно отвечает история. Князь Константин еще долго боролся, словом и делом отстаивал православие. Он учредил в Остроге академию, несколько типографий, издал множество книг, в том числе Новый Завет, Псалтырь и, наконец, Библию, известную под названием Острожской. Он умер столетним старцем, после деятельной и славной жизни, записанной в истории. Много разного горя перенес он; но не было для него пущего горя, как видеть сыновей своих католиками. Никакие увещания, никакие строгости не помогали с Янушем и Константином. Семя, посеянное иезуитом, созрело в душе их, и еще в ранней молодости оба они тайно перешли в католичество. Особенно мучился и негодовал князь Константин, глядя на Януша, обладавшего блестящими способностями. Он возлагал на него такие надежды, он мечтал увидеть в нем деятельного себе помощника, сильного представителя русской народности и православия. Немало пришлось вытерпеть молодому Янушу от вольного и невольного родительского гнева. Но он остался тверд в своем отступничестве и ушел из Острога ко двору Сигизмунда III. Здесь его ожидала блестящая будущность. Еще молодым человеком он уже был сенатором и в течение тридцати лет сидел в сенате выше отца своего. Без конца сыпались на него королевские милости, но он мало дорожил ими и даже принимал участие в восстании, предводимом Яном Радзивиллом. Он скоро усвоил все польские нравы и обычаи, позабыл все русское и роскошно жил в Кракове польским магнатом. Он женат был три раза, но оставил после себя только двух дочерей и ни одного сына. Его великолепный памятник еще до сих пор можно видеть в Тарнове. Из трех детей князя Константина один младший, Александр, остался верен православию. Это был человек прямой и энергичный, скоро ставший с отцом во главе русской православной партии. Но слишком рано, еще при жизни отца, он был отравлен любовным зельем, поданным ему в стакане с медом влюбленной в него девушкой. Два его сына умерли тоже в молодых летах и с ними прекратилась мужская линия рода князей Острожских.
