Александр Давыдов - Воспоминания
"Спросить, какой Перетц, - отец или сын и как зовут?". Немедленного ареста Г. А. Перетца не последовало, а 11 и 15 февраля Следственная Комиссия запросила виднейших декабристов, не состоял ли он членом Тайного Общества. На этот (220) вопрос последовал не только единодушный отрицательный ответ, но и заявление о незнакомстве с ним.
Г. А. Перетц был арестован 18 февраля 1826 г. и немедленно представлен имп. Николаю I. К сожалению, содержание разговора "обладателя полсвета" с внуком Левертского раввина до нас не дошло. Мы знаем только, что на допросе у Левашова он показал все, что было ему известно, кроме приема Устимовича. После допроса царем Г. А. Перетц был заключен в крепость, где 22 февраля получил подробный опросный лист, который вернул с повторением первого показания. В дальнейшем судьба Г. А. Перетца решалась показаниями его, Глинки и Семенова. Последние два отрицали свою принадлежность к какому-либо тайному обществу и прием в него Г. А. Перетца. Арестованный 30 декабря Глинка был представлен царю и так умело отвечал ему, что тот погладил его по голове и сказал:
"Ты чист... чист...". Отпущенный на свободу, он все же 15 февраля негласно спрошен Следственной Комиссией, был ли Г. А. Перетц членом "Союза Благоденствия", на что он ответил отрицательно. Все же на основании показаний Г. А. Перетца, Глинка был опять арестован 11 марта, и на допросе ему был опять поставлен вопрос о принадлежности Г. А. Перетца к "Союзу Благоденствия". Стараясь замести след, Глинка, не отрицая своих разговоров с последним, показал, что он "впрашивался" в масоны, но что он отказал ему считая его неподходящим. Взамен масонства Глинка будто бы предложил Г. А. Перетцу "вступить в прекрасное общество, членами которого состоят управляющие люди, все благородные и цель благородная". На вопрос, какое это общество, Глинка ответил: "Ланкастрское". С своей стороны Г. А. Перетц будто бы говорил Глинке о необходимости учреждения "общества к освобождению евреев, рассеянных по России и даже в Европе, и поселении их в определенном месте в России, например, в Крыму". 11 марта, измученный ожиданием, Г. А. Перетц подал прошение Левашову, напоминая ему обещание спасения в случае неутаения им правды. Вместо благоприятного ответа на это прошение Г. А. Перетцу 14 марта были вручены новые письменные вопросы, как следствие продолжающихся отрицаний Глинкой, Семеновым и Кутузовым его показаний. В своем ответе Г. А. Перетц повторил все, сказанное им раньше. Продолжающееся (221) разногласие в показаниях принудило Следственную Комиссию дать Г. А. Перетцу очную ставку с Глинкой и Семеновым, тоже не давшую результата. Неопределенность положения породила в Г. А. Перетце вполне обоснованный страх пытки, и он подал в Комиссию донесение, в котором просил ее в случае, если таковая будет применена, то пусть это будет сделано не только по отношению к нему, но и к Глинке, и Семенову. Вероятно, Комиссия уже убедилась в том, что правда на стороне Г. А. Перетца, и употребила с успехом, если не пытку, то меру физического побуждения в виде кандалов по отношению к Семенову. Эта мера сломила силу воли последнего, и он не только сознался, но на очной ставке изобличил и Глинку.
Г. А. Перетц не предстал перед Верховным Судом. 15 июня 1826 года по докладу Следственной Комиссии последовало Высочайшее повеление: "Продержать еще два месяца в крепости, отослать на жительство в Пермь, где местной полиции иметь за ним бдительный тайный надзор и ежемесячно доносить о поведении".
Г. А. Перетц отделался по сравнению с декабристами очень легким наказанием. В глазах Николая 1-го вина его была значительно меньше. Он не замышлял цареубийства, не думал о насильственном перевороте. В написанном уставе "его" общества было только стремление ввести в России представительный образ правления с сохранением сильной исполнительной власти. Замечательно то, что как в этом уставе, так и в записке, поданной Николаю 30 декабря, нигде не упоминается об отмене крепостного права. Характерно для внука и сына финансистов и купцов, что в записке большое место отводится вопросам, касающимся их специальности, наряду с правовыми, и призывом к милосердию. Это отводит Г. А. Перетцу особое место среди лиц, причастных к "неустройству" 14 декабря 1825 года. Может быть, он не вполне заслуживает названия "декабрист", но во всяком случае он является первым русским евреем, пострадавшим за свободу.
(223)
ПОПЫТКА СГОВОРА РУССКОГО ИМПЕРАТОРСКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА С ИНОСТРАННЫМ ЕВРЕЙСТВОМ О ПРЕКРАЩЕНИИ ИМ ПОДДЕРЖКИ РЕВОЛЮЦИОННОГО ДВИЖЕНИЯ В РОССИИ
В особо секретном железном шкафу, стоявшем до революции в кабинете Директора Особенной Канцелярии по Кредитной Части Министерства Финансов на Дворцовой Площади в Петрограде, хранилось дело, о котором знали лишь очень немногие чины этого ведомства. Сейчас трудно сказать кому именно из этих чинов в те далекие времена содержание этого дела было известно, но можно с уверенностью сказать, что все участники его давно умерли, а лицо, пишущее эти строки, узнало о нем от Директора Кредитной Канцелярии, который, как-то, в пору его службы в Канцелярии, показал дело ему и рассказал его историю.
Его можно было бы назвать: "О попытке Русского Императорского Правительства придти к соглашению с международным еврейством на предмет прекращения революционной деятельности русских евреев". Началось по следующему поводу при Императоре Александре 111-ем, в бытность Министром Финансов С. Ю. Витте.
Как известно, Александр 111-ий не любил евреев и был хорошо осведомлен о роли, которую они играют в русском революционном движении. Сознавал он, разумеется, и причины, побуждавшие евреев стремиться ниспровергнуть Российскую Императорскую власть, но, будучи человеком волевым и непокладистым, он не желал идти ни на какие уступки, могущие удовлетворить еврейские требования и тем оторвать их от революции.
(224) Александр III-ий высоко ценил государственные способности С. Ю. Витте и совершенно ему доверял, несмотря на то, что С. Ю. Витте был женат на еврейке. В силу этого своего доверия он решил поделиться своими мыслями по еврейскому вопросу не с Министром Внутренних Дел, в ведение которого этот вопрос входил, а с Министром Финансов, что он и сделал на одном из еженедельных докладов последнего.
Государь высказал С. Ю. Витте свое непреклонное желание раз и навсегда покончить с революционной деятельностью русских евреев, не останавливаясь ни пред какими мерами и просил С. Ю. Витте высказать ему свои соображения по этому вопросу и дать ему совет. С. Ю. Витте ответил Государю, что он, как самодержец всероссийский, может применить по отношению к евреям самые крайние полицейские меры и, наконец, даже повелеть собрать все семь миллионов евреев, проживающих в пределах Российской Империи, на берегу Черного моря и всех утопить, но что, по его мнению, все эти меры вряд ли дадут желаемые результаты и даже, напротив, приведя в отчаяние еврейство, лишь усугубят его революционную деятельность. Что же касается последней меры, то, во-первых, он, С. Ю. Витте, убежден, что Государь, как христианин, никогда не пойдет на нее, а, во-вторых, такая мера губительно отзовется на русском государственном кредите, т. к. закроет для него иностранные денежные рынки, всецело находящиеся в руках евреев.
Согласившись с мнением С. Ю. Витте, Государь спросил его, что же он считает возможным предпринять для достижения намеченной цели. С. Ю. Витте ответил, что там, где нельзя добиться успеха применением силы, можно попытаться достигнуть его путем сговора. Такая попытка была, по мнению С. Ю. Витте, возможна, однако при непременном условии, что она ни в коем случае не должна будет поручена Министерству Иностранных Дел и наипаче Министерству Внутренних Дел, а исключительно Министерству Финансов и притом совершенно секретно.
Согласившись и на этот раз с С. Ю. Витте, Государь спросил его, какие конкретные меры он может ему предложить для проведения в жизнь этого плана. С. Ю. Витте доложил Государю, что прежде всего надо разведать, где и с кем заграницей (225) надо вести переговоры, т. к. в России говорить не с кем финансовая поддержка революции идет из заграницы. Для этого надо назначить, по его мнению, на пост Агента Министерства Финансов в Париже, еврея, пользующегося полным доверием Министерства и обладающим большими средствами и знакомствами среди еврейских французских банкиров. Наиболее подходящим для выполнения задачи С. Ю. Витте считал Артура Львовича Рафаловича. Государь выразил и на это свое согласие.
После нескольких месяцев своего пребывания в Париже А. Л. Рафалович донес С. Ю. Витте, что после долгой дипломатической подготовки ему, наконец, удалось иметь откровенный разговор с одним из французских Ротшильдов, который отнесся к поставленному вопросу скорее сочувственно, но указал на то, что в Париже сделать ничего нельзя, и посоветовал поговорить об этом в Лондоне. Однако начатый на ту же тему разговор с Лондонскими Ротшильдами привел к тому же результату, с той только разницей, что русскому представителю было прямо и определенно указано, что с этим вопросом надо обратиться в Нью-Йорк к банкиру Шифу.
