Я нашла его в Интернете - Хамуталь Бар-Йосеф
Я познакомилась с Анастасией в 1991 году в Киеве, куда меня направили прочесть курс лекций по ивритской литературе. Анастасия была одной из дюжины студентов, тщательно отобранных для этого необычного курса, порожденного в греховном совокуплении американских денег с украинским национализмом. Курс проходил в аудитории номер 303, в красном здании Киевского университета, одного из старейших университетов России, печально известного своими многовековыми антисемитскими традициями. Студенты сидели напротив меня в полутемной аудитории, кутаясь в свои шубы и в свою настороженность. На дворе непрерывно шел мягкий снег. У всех у них были характерные русские имена, хотя часть из них, а может, и большинство, явно были евреи, или наполовину евреи, или на четверть евреи. «У него столько-то процентов еврейской крови», — говорили мне в Киеве, как говорят, скажем, «у него такое-то образование» — возможно, под влиянием израильского «Закона о возвращении».
— Итак, — начала я первую лекцию, — как вы думаете, когда возникла литература на иврите?
Догадки были высказаны разные — от пятидесяти до ста лет назад. Я вынула первый том Библии с новым параллельным русским переводом, изданный институтом раввина Кука, и спросила, знакома ли им эта книга. «Да, это псалмы из Ветхого Завета, мы их теперь поем в церкви». Больше они о Ветхом Завете не знали ничего. Да и о Новом Завете тоже.
— Что ж, — сказала я, — тогда давайте почитаем. Кто первый?
Анастасия, похожая на кинозвезду светловолосая красавица с сияющими зелеными глазами в золотистых ресницах, продекламировала тоненьким, птичьим голоском строку: «В начале сотворил Бог небо и землю», словно читала стихи Есенина. Чувствовалось, что этот голосок шестилетней девочки сохранится у нее на всю жизнь. Илья — позже выяснилось, что Илья — это Элиягу, — прочел нараспев стих «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою», пропел, словно играл виолончельную сюиту Баха, где вопросы и ответы переплетались, как в Талмуде. У меня мурашки пошли по коже и слегка закружилась голова при виде этих молодых образованных евреев, будущих кандидатов наук, знатоков русской литературы, впервые в жизни читающих начальные строфы Книги Бытия. Я растолковала им каждый стих первой главы, испытывая такое чувство преклонения, восторга, счастья, гордости, изумления, словно слова эти только что родились во мне самой.
2
Ко второй лекции я пришла на четверть часа раньше, чтобы успеть, как и все другие преподаватели, постоять в очереди за ключом от своей аудитории, расписаться в получении его у дежурной, а затем разыскать аудиторию номер 303 в лабиринте университетского здания. За мной шли несколько студентов, в том числе Анастасия и Илья. Он горбился в своем темно-сером грубого сукна пальто с металлическими пуговицами, шея была обмотана дырявым шерстяным шарфом, на девушке была шубка из искусственной норки, едва прикрывавшая узкие бедра, тесные джинсы и высокие желтые сапоги.
Илья обратился ко мне с просьбой, не отвечу ли я ему до лекции на один вопрос. «Охотно, — сказала я, — у нас есть еще четыре минуты до начала». — «Так вот: все мы тут прожили по двадцать с лишним лет, ничего не зная о религии. Изучали литературу, искусство, языки, музыку, точные науки, философию, а религия — ее словно бы не существовало вообще, родители говорили нам: об этом лучше помалкивать. Теперь мы знаем, что религия существует. Есть иудаизм, есть христианство. Но в чем именно разница между ними — это неясно. Будьте добры, объясните нам».
В глазах Анастасии сверкнула искорка: проэкзаменуем эту заграничную ученую даму. Я сказала, что совершенно невозможно ответить на такой вопрос за три минуты, сказала, что на протяжении веков обе религии подвергались всяческим преобразованиям, что у обеих существует множество версий и оттенков… Я чувствовала, что просто подстраховываю себя, и решила прыгнуть прямо в темную бездну.
— Но совсем без ответа я вас не оставлю. Кое-что я вам скажу, так просто, не рассуждая, с чисто личной точки зрения и с учетом обстоятельств. Вы помните, что мы читали на первом занятии — как Господь каждый день, почти каждый день, взглянув на сотворенное Им на Земле, видел, «что это хорошо»? Господь говорил, «что это хорошо» о существующей на Земле действительности — о свете, о небе, о море, о растениях, о животных, о человеке. Мне кажется, вот именно это ощущение, что действительность земная хороша, что жизнь, и в особенности человеческая жизнь, хороша и священна — в нем и заключается одно из главных различий между иудаизмом, особенно ранним, и христианством.
Илья смотрел на меня с сомнением, явно не соглашаясь. Анастасия сказала:
— Христианство, если следовать ему до самого конца, это религия самоубийства.
— Откуда вы это взяли? — спросила я.
— Я знаю, слишком даже хорошо знаю, — ответила девушка, пронзив меня острым, как стилет, взглядом своих блестящих глаз.
Я сказала, что ведь и в христианстве, и в иудаизме самоубийство считается грехом и что помощь страдающим и немощным есть важнейшая часть христианского учения.
Мы занялись второй главой Книги Бытия, описанием событий в раю, все снова вошло в нормальные рамки курса и успокоило мою научную совесть.
По окончании лекции Анастасия сообщила мне, что пропустит два следующих занятия, так как студентов курсов для учителей и работников детских садов, где она учится параллельно с университетом, посылают на уборку в колхоз.
— Моя мама, — сказала она, — хотела бы пригласить вас на ужин. Можно?
Я была в Киеве совершенно одинока. Решение о проведении курсов по иудаизму в университете пришло «сверху», декан и ректор, чьей гостьей я официально считалась, были настроены против, поэтому они лишь один раз пригласили
