Чудо как предчувствие. Современные писатели о невероятном, простом, удивительном - Евгений Германович Водолазкин
— Как ты выглядишь? С паперти пришел?
Причем сам был одет в стиле раннего застоя. Дубленку пора уже было псу его подстилать.
— С Рождеством тебя!
— Рождество еще надо заслужить!
— Впервые об этом слышу. И чем же?
— Благими делами!
— Ну… только быстро. Душа горит!
— Надо привести тебя в божеский вид. Стыдно с тобой!
Алкоголь всегда у него вызывал манию величия.
— Помню один рождественский рассказ, — вставил слово и я. — Как один благодетель, накормив бродяг, падает сам в голодный обморок. Это не про тебя?
— Даже если и так! Идем.
Настраивает на высокий лад. И это прекрасно.
— О! Перчатки, гляди! Скидываемся, берем, и ты даришь мне левую, а я тебе — правую. И это — на всю жизнь!
— Не юродствуй! — он строго сказал. — Вот! Примерь!
— Но это же пальто!
Причем не пальто, а наказание! Но тут продавец подсуетился, тонкий психолог:
— Как все-таки замечательно, что такие люди еще есть! Которые помогают своим бедным друзьям!
Саныч приосанился, нос его засиял. И борода смотрелась неплохо. Ладно, пусть козыряет. И цена не катастрофическая. Сэкономит на песке для посыпки улиц — нынешняя должность это ему позволяет.
— А полуперденчик свой выкини, вон туда! — указал пальцем на урну.
— Упакуйте, пожалуйста! — я протянул свою курточку продавцу.
— Деньги, документы, мобильник! — напомнил продавец.
— А, да!
— Так берете? — продавец обращался уже ко мне, указывая на пальто.
— Что делать!
— Картой или наличными? — обратился продавец к Санычу.
— Наличными! — уже мрачно тот произнес.
И с каждой своей отданной купюрой мрачнел все больше и своего подлинного отношения ко мне уже не скрывал.
Наконец, мы вышли на воздух.
— Ну что? Обмоем трофей? — дружески предложил я.
Мой старинный и на сегодняшний день единственный друг нанес себе непоправимый материальный ущерб, купив мне пальто… и спасти его сейчас может лишь алкоголь. Но Саныча уже душила лютая злоба.
— А-а! Ты, как всегда, об одном! Горбатого могила исправит! — махнул на меня рукой.
— Вот! Замечательное местечко! — Я остановился.
— С дружками своими сюда ходи, в это замечательное местечко!
— Ладно… Веди ты.
И мы пришли с ним в заведение гораздо более скромное — я имею в виду уровень цен. Поведение же посетителей скромным не было.
— О! Саныч! И друга привел!
Можно было подумать, что он бывает здесь каждый день.
— За алкоголь плачу я! — я поспешил объявить.
— Ты уже заплатил за него… своей жизнью! — Саныч изрек.
— Извини! — я раскланялся перед Санычем. — …А вот это, пожалуй, более подходящий партнер для тебя!
У входа отдыхал «спортсмен» в легкой спортивной одежде, видимо бегун на очень дальние дистанции, судя по изношенности его одежды. Я снял мое… бывшее мое… а точнее — бывшее наше с Санычем пальто и бережно укрыл отдыхавшего…
— С Рождеством тебя! — крикнул я Сане, дошел до метро и посредством эскалатора низвергся в ад.
2
Проснулся в панике и поту. Первым делом, еще не открывая глаз (всегда так делаю, когда не отвечаю за вчерашнее), похлопал ладонью по тумбочке, и ладонь похолодела и замерла… Нету! Нету мобилы на правильном месте! И боюсь, что уже нигде… в пределах моего посягательства… некоторую неточность стиля в такую минуту, мне кажется, можно простить. А вдруг в курточке? Надежда встрепенулась… и умерла. Помню, как я курточку одевал в рукава в метро, выбросив упаковку… и курточка была… точно без мобильника. Определяю на вес. Одежда без мобилы совершенно не та. Помню в метро прилив паники, которую тут же подавил злобой. Как же, вернусь к ним, буду еще у бомжа мобильник отнимать! Тогда, в ярости, оценивал все так. Назад? Никогда! И вот это «никогда» наступило. Никогда больше я не возьму мой мобильник, неоднократно мной проклинаемый, в мою длань… Я сник. Сколько людей исчезло вместе с моим мобильником. Пока он был, казалось, что мы с ними еще увидимся. А теперь ясно: нет! Никогда! Никогда уже наступило.
Так и сидел, свесив ноги… Некуда спешить. В мобильнике вся жизнь была — как у Кощея Бессмертного в игле. Не Бессмертный теперь! Жизнь закончилась. Все осталось… в ушедшем году. Мобильник, в общем-то, жалко… как и всю мою ушедшую с ним жизнь. Но, видимо, время наше пришло! Я сник.
— Так-так.
Пересел за стол. Мобильник, конечно, был уже частью тела, но… не последней же. Все остальное при мне! Со скрипом раскрыл ноутбук. Я, помнится, кому-то обещал рождественский рассказ? Вчера не сложился. Но ведь сегодня наступило! Мало ли чего в жизни было со мной… и все пригождалось. Была сама жизнь. Особенно до того, как наступило это засилье мобильников. И автомобилей. Но должно же еще что-то происходить!
В окошко глянул… И застонал. Еще вчера вот тут, под окном, занимая парковочное место, стояла снежная баба с носом-морковкой. И я, помню, обрадовался: есть еще в людях душа! Парковочным местом пожертвовали!.. Нет в людях души. Бабы нет. В лучшем случае — на помойке. Без головы… И снова стоит на парковочном месте железный конь, накрытый чехлом!
— Работать! Работать! — Я стучал кулаком. Вино в бокале морщилось. Вспомним прошлое Рождество.
3
Она шла типичной походкой манекенщицы, бодая бедрами воздух: глаз не отвести!
О! Тормознули вместе с ней: вагон третий! Вот это да!
— Девятнадцатое, — буркнул проводник, разглядев ее билетик и даже не взглянув на нее. Схватившись одной рукой за поручень, она гибко втянулась внутрь и — тут не было никаких сомнений — обернулась и улыбнулась! Сунув свой билет проводнику, я устремился за ней… Забыл, что буркнул этот толстяк, запихивая мой билет в кармашек своей сумы. Двадцать первое? В одном с ней купе? Не может быть! Я поравнялся с дверью, возле которой темнели в рамке цифры 19–22, затаив дыхание, заглянул в щель. Изогнувшись, разметав длинные волосы по плечам, она устанавливала свой крохотный рюкзачок на верхнюю полку, а на нижней, обалдело уставясь куда-то в район впалого ее живота, на двадцать первом месте сидел лысый лопоухий интеллигент, безвольно что-то лопоча вроде «…пожалуйста… разумеется…». Господи! Как же мне не везет! Лопоухому — счастье. Будет лопотать вместо того, чтобы сразу, энергично «под микитки»! Иди… твой номер тридцать первый. Ну — ясное дело! — последняя дверь возле туалета. Дверь с глухим визгом отъехала… О, вот это твой вариант!
Худой, как палка, военный в чине капитана, лишь злобно глянувший в ответ на мое вежливое приветствие, прильнувшая к нему сдобная жена с гладкой прической, грустно кивнувшая мне в ответ. Весь проход занят громадным чемоданом, обвязанным веревками.
— Извините, это ваш чемодан?
