Человек маркизы - Ян Вайлер
– Папа, у меня Los Wochos!
– Что-что?
– «Индейцы в деревне», вот что.
– Какие ещё индейцы? Ты о чём?
Человек просто вообще не понимал, о чём я.
– «Сезон земляники», – сделала я ещё одну попытку.
– Как сейчас?
– Боже мой, ещё раз, «тётя Роза из Нижней области явилась в гости».
Он ничего не сказал, потому что не знал, что на это ответить, и я добавила:
– Ну, просто у меня месячные.
– О боже, – воскликнул он. – Что же нам теперь делать?
Он был всерьёз обеспокоен. Видимо, он считал, что мне не продержаться. Он был готов немедленно отвезти меня в больницу.
– Да просто остановимся у аптеки, и я куплю тампоны.
– Я могу что-нибудь ещё для тебя сделать? – Мой отец явно приготовился к многочасовой операции.
– Нет, папа. Больше ты ничего не сможешь сделать. Но спасибо за готовность.
– Не за что.
Когда я вышла из аптеки, где, к счастью, оказался и туалет для покупателей, бедный Папен всё ещё был бледен как смерть. Мысль о том, что его дочь была уже юной женщиной, заметно перенапрягла его. Но он и во всём остальном сторонился женщин. Когда я однажды его спросила, не хочет ли он познакомиться с какой-нибудь приятной женщиной, он только и нашёл что сказать: «Ах, я не знаю». Это всё равно что спросить у владельца малолитражки, не хочет ли он «феррари». В его ответе смешались восторг и бессилие.
Оглядываясь назад, я думаю, что мой отец, как и все его друзья, просто завязал с любовью. Они никогда не отпускали шуточки на сей счёт, они не были ни презрительны, ни заносчивы, и они не таращились на меня так, как это делал Хюттенвальд, друг Хейко, во время гриль-вечеринки. Это было всего пару недель тому назад, а мне казалось, что всё это происходило в другой жизни.
И впоследствии я больше никогда не чувствовала себя в присутствии мужчин так вольготно, как среди этих опустившихся пьяниц. Они без сомнения были лучшим, что могло случиться с подростком, стоящим на грани. Не только потому, что были неизменно дружелюбны; они обладали также действующей меркой ценностей. Они никогда не пытались склонить меня к выпивке. Они не внушали мне своих политических убеждений, не пытались обратить меня ни в какую веру, а тем более поучать. И никогда не обманули бы своего трактирщика. Они, правда, при малейшей возможности не оплачивали свои подставки под пиво или, когда прижмёт, платили раз в месяц. Но при этом не пытались его обмануть. Они были простые, но честные. Мой отец сидел среди них с удивлённым лицом, словно гость, говорящий на чужом языке, ничего не понимая, но радуясь обществу.
И они занимались своей работой без досады. Октопус, правда, не работал. Он был ранним пенсионером или, как они выражались, «приватье». Никто не знал, где он жил, но где-то неподалёку, иначе проводил бы свой досуг в какой-нибудь другой пивной. Но никто его об этом не спрашивал. Он, как и остальные, был одинок, приезжал на велосипеде, имел в соответствии со своим статусом многорукого и всеядного пьяницы звонкий смех и, предположительно, прочитал книг больше, чем все остальные. Лютцу, например, по моей прикидке, хватило одной «Помоги себе сам, БМВ 318i. Год выпуска 1986». В случае Клауса я допускаю пару-тройку бульварных романов, тогда как образование Ахима ограничивалось зачитанными экземплярами эротического журнала «Пралине», забытыми шофёрами в грузовиках.
Октопус, самый старший в компании, был в этом отношении другим и охотно цитировал русских классиков, причём я и до сих пор не уверена, действительно ли его афоризмы происходили из «Братьев Карамазовых», «Преступления и наказания» и «Войны и мира». Насчёт его фразы «Лучшее в вине – это регулярность его употребления» я как-то сомневаюсь, что она исходит от Фёдора Достоевского, как уверяет Октопус.
Октопус был замечательный затейник – именно то, что надо для вечерней программы, когда возвращаешься вечером на нашу территорию и стряхиваешь с себя пыль утомительного дня продаж. Ни отец, ни я никогда не говорили с остальными о деталях нашего бизнеса, да и кого это интересовало. При этом мы могли бы рассказать куда более увлекательные истории, чем Лютц, Ахим или Клаус, которые практически никогда не покидали нашу промышленную зону. Мы же уезжали каждое утро и переживали приключения. Мы заглядывали в чужую неведомую жизнь. То был опыт, который и по сей день подпитывает меня в моей профессии.
В Унне мы продали маркизу супружеской паре, у которой маркиза уже была. Такого с Рональдом Папеном ещё не случалось. Эта пара вдруг оказалась около нашего автомобиля, когда у нас был перерыв; мы ели бутерброды с сыром и слушали «Борьбу за Южный полюс» группы Stern-Combo Meißen, потому что была очередь отца выбирать музыку. И во время этого эпического зонга о завоевании Антарктиды у нас перед ветровым стеклом вдруг очутилась эта пара. Мужчина показал на оборудованный нами балкон и без выражения сказал: «Мы тоже такое хотим». Рональд Папен выключил музыку, опустил стекло, высунул голову наружу и спросил: «Что вы сказали?»
– Мы тоже такую хотим, именно такую, – сказала женщина.
Наша модель «Мумбай» нравилась им больше, чем их собственная маркиза.
Сражённый такой вкусовой решительностью, мой отец ответил:
– Вы что, серьёзно?
Потом продал им без всяких усилий и без применения моего или своего искусства убеждения «Мумбай» – три секции по два метра, включая монтаж и пожизненное обслуживание, за триста евро.
Но по-прежнему продолжались и все мыслимые неудачи. Однажды мы стояли уже в миллиметре от заключения договора, как наш бизнес сорвался. Это произошло в Виттене, в сухую и пыльную среду на Аугуста-штрассе. Мы позвонили в дверь с табличкой «Р. Шроер», и после целой вечности ожидания нам открыло дверь чудовище, которое мне никогда не забыть. И если быть точной, он даже не открыл нам дверь, а чуть ли не сорвал её с петель.
Перед нами стоял могучий бородачище в коричневой кожаной экипировке с внушительной капсулой на причинном месте. Весь его вид говорил о том, что Р. Шроер собрался в Ауэнланд охотиться на единорога. Но самое сильное впечатление производила его лысина, на которой красовались татуированные мозги. В цвете. Со всеми извилинами.
– Вам чего? – прогромыхал он.
И мой отец, близкий к обмороку при виде средневекового и как бы лишённого черепной коробки чудовища, заикаясь сказал:
– Ничего. Действительно. Совершенно ничего.
– А зачем пожелали доступа, если ничего не хотите, а? – сказал господин Шроер, слегка подавшись вперёд. Но хотя бы боевого топора у него в руках не было.
