Свои по сердцу - Леонид Ильич Борисов
— Написано бойко, занятно, со знанием дела, можно подумать, что рассказ написан ученым. Но какой же вы ученый! Вы сунулись не в свое дело. Нам нужны приключения и еще раз приключения. Наш читатель требует кладоискателей, морских битв и святой материнской любви. С вашим воздухоплавателем ничего не случается. Взгляните на этих господ, курящих трубки. Неужели так-таки ничего нельзя сделать с ними? Эти полоумные люди курят под оболочкой шара! Из трубок летят искры. Сумасшедшие, право сумасшедшие!..
Жюль встрепенулся:
— Сумасшедшие?..
Он подумал о чем-то. На лице его проступила едва видная улыбка.
— Спасибо, — сказал он. — Через три дня вы получите рассказ с приключениями. До свидания. Только я ничего не меняю ни в конце ни в начале, — история и география остаются. Можно?
— Физика, математика, медицина — что хотите, — махнул рукой редактор. — Только дайте приключения! Придумайте сумасшедшего, и вы получите сто франков.
Сумасшедший уже вошел в сознание Жюля и удобно расположился там.
— Не боги горшки обжигают, — сказал Жюль Иньяру. — Редактор хочет сумасшедшего — он получит его.
— Представь себе, мой друг, — отозвался Иньяр, — горшки обжигают боги, именно они и никто другой. Тот, кто знает, как сделан горшок.
— А я говорю в том смысле, что рассказ не пострадает оттого, если в корзину воздушного шара я посажу сумасшедшего. Он бежит из больницы, прячется среди мешков с балластом… Гм… Тут что-то не так. А второй воздухоплаватель… Как быть с ним? Надо подумать.
— Да, мой друг, — мы пока что приготовляем горшки для обжига. Мы еще слепо слушаемся заказчика. Надо, чтобы они писали под нашу диктовку. Чтобы они плясали под нашу дудку.
— Уходи, Иньяр, ты мне мешаешь обжигать мой горшок, — сказал Жюль. — Сядь за рояль и побренчи что-нибудь веселое, — я начинаю прямо с сумасшедшего.
Новый рассказ назывался «Путешествие на воздушном шаре». Первые две страницы посвящались истории воздухоплавания, на страницах третьей, четвертой, пятой и шестой читателю преподносились захватывающие приключения воздухоплавателя, потерявшего рассудок под облаками; на седьмой и восьмой страницах Жюль развязал сюжетный узел и закончил рассказ описанием местности, схожей с пейзажем Альп.
Пьеру Шевалье рассказ понравился.
— В субботу вы можете получить…
— Сто франков, — торопливо вставил Жюль. — Кажется, именно эту цифру вы и хотели назвать, дорогой земляк?
Редактор промолчал. Однако в субботу Жюль получил только восемьдесят франков.
Рассказ «Путешествие на воздушном шаре» появился на страницах журнала спустя две недели. Жюль прочел его вслух, и он ему не понравился, — не потому, что сумасшедший был нелеп и даже комичен, но потому, что научная часть рассказа была принесена в жертву традиционно понятой занимательности.
Жюлю уже не нравился и журнал. Видимо, из всех кушаний редактор любил те, которые пожиже и послаще, а цвета розовый и голубой предпочитал всем другим. Он просил Жюля написать еще два-три рассказа «на любовную тему».
— Только поменьше объятий и поцелуев, побольше нежных прикосновений и вздохов! Мой вкус терпит урон от таких рассказов, но наш журнал читают солидные папаши и мамаши, мы обязаны быть нравственными людьми. Напишите о том, как приятна прогулка с любимой, как чисты ее молитвы перед распятием, когда она ложится в постель рядом со своей матерью, которую ей приходится содержать на свой скромный, но вполне достаточный для безбедного существования заработок.
— Вы шутите? — спросил Жюль.
— Шучу я только дома, — ответил редактор. — Через неделю после того, как будет напечатан такой рассказ, мы получим три сотни писем с просьбой дать в журнале портрет автора. Хотите?
— Розовое и голубое? — рассмеялся Жюль.
— Голубое и розовое, вы угадали. И тут я разрешаю и химию, и физику, и прочую фармакопею. Наворачивайте сколько угодно.
— За семьдесят пять франков?
— Сто! Сто десять! После того, как мы дадим ваш портрет, вы будете получать сто двадцать пять франков.
— А как быть с приключениями?
— Приключения должны быть такие, как в библии, земляк! Чистые, неземные, непорочные.
— Возлюбленная героя может вознестись на небо?
— Может. И вернуться обратно. И рассказать о том, что там, наверху.
— Меня и вас убьют за такой рассказ, — совершенно серьезно заметил Жюль.
— Букетами цветов и восхищенными взглядами, земляк, — уточнил редактор.
Пришло письмо из Нанта, от матери. Мадам Верн прочла рассказ сына «с чувством восхищения и радости». Пьер Верн сделал приписку: «Я тоже читал про корабли сумасшедшего. Я в тревоге, — здоров ли ты, мой дорогой Жюль?..»
Глава десятая
ВСЕ ВЕЛИКОЕ ПРОСТО, НО ОНО ДАЕТСЯ БОЛЬШИМ ТРУДОМ
Прочел рассказы Жюля и Барнаво. Старик расплакался, целуя своего мальчика и поздравляя с успехом.
— Теперь о тебе знает весь мир, — сказал он, всхлипывая. — Все читают и говорят: «Ах, как вкусно, ах, как гениально!» Ты молодец! Ты переплюнешь самого Дюма!
— Не преувеличивай, Барнаво, — печально отозвался Жюль. — Я написал чепуху; ты это и сам хорошо понимаешь. Ты просто любишь меня, и тебе кажется…
— Не кажется, а вижу, что ты прославишься на весь мир. Только доживу ли я до этого дня?.. Пока что тебя читают и хвалят. Придет время, когда будут удивляться и завидовать. Да, я люблю тебя, а настоящая любовь — это… это… дай вспомнить… гипербола! Может быть, мы правы только тогда, когда преувеличиваем, мой мальчик. Вот как это сделал я в тот день, когда ты родился. Как хорошо работала в то время моя голова! И за себя и за мадам Ленорман, ха-ха!..
Жюль спрашивал себя: «Что делать дальше! Превратиться в Иньяра от литературы и так этим Иньяром и остаться?» На этот вопрос он отвечал суровыми фактами: «Я уже превратился в Иньяра, — журнал приключений, голой выдумки и плохих рассказов на семейно-бытовые темы широко раскрыл передо мною двери и даже обещает портрет на первой странице: „Наш дорогой сотрудник Жюль Верн за рабочим столом“… Сочиняй, пиши, отдайся целиком ремесленной работе, и у тебя будут деньги и известность. Капля точит камень не силой, а… Любому школьнику известно это нехитрое изречение…»
Жюль знакомился с биографиями писателей, — его интересовало, в каком именно возрасте человек приобретал положение и известность. Биографии говорили, что прочное материальное положение и известность чаще всего приходили очень поздно — в конце жизни писателя, когда сил оставалось немного, когда фантазия тускнела, а воображение складывало крылья. Попадались такие биографии, в которых известность приходила после смерти. При жизни человека не признавали, он всегда во всем нуждался, у него была большая семья, но он упрямо и бесстрашно шел своим путем, осыпаемый бранью завистников и дураков. Чему же завидовали? Таланту, упрямству, бесстрашию… Типической биографией Жюль
