Скоро конец света - Микита Франко
– Георгий!
Дома меня еще ни разу так не называли, и, хотя я не всегда мог правильно определить, что значат те или иные интонации у родителей, по спине пробежал противный холодок, как от предчувствия неприятностей. Поставив игру на паузу, я вышел к ним.
Ситуация в спальне напомнила мне композицию какой-нибудь советской картины, которую часто печатают в учебниках: отец, опустив голову, сидит на кровати, мать, хмуро сведя брови, возвышается рядом с ним, между ними, на тумбочке, лежит кошелек. И сын – притихший, стоит на пороге. Не знаю, существует ли подобное произведение, но, по-моему, сюжет вполне сгодится, чтобы нарисовать.
Бруно, путаясь, заговорил первым:
– Гощиа, ты случайно сегодня…
Но Анна перебила его, спросив в лоб:
– Ты брал деньги из кошелька Бруно?
Я искренне опешил:
– Чего? Нет!
И тут же лихорадочно попытался вспомнить сегодняшний заказ пиццы: я взял кошелек, но не расплачивался из этих денег, а отдал карманные!
– Я не брал кошелек, – уверенно повторил я, чувствуя себя блохой под микроскопом исследователя – так пристально родители меня разглядывали.
– Кошелек обычно лежать здесь, – Бруно указал пальцем на верхний ящик тумбочки. – А сейчас я нашел его здесь, – и он показал на нижний.
«Черт, не туда положил, дурак», – принялся я проклинать сам себя.
– Ну, может быть, – сдался я. – Я брал кошелек, но не брал деньги.
– А зачем брать кошелек, но не брать из него деньги? – тоном злого полицейского спросила Анна.
Я понимал, что верчусь перед ними как уж на сковородке, хотя ни в чем на самом деле не виноват. Ну, может быть, и не стоило трогать кошелек, но ведь я правда ничего не брал!
– Из кошелька пропало сто долларов, – сухо сообщила Анна.
От этих слов у меня перехватило дыхание. Они что, всерьез думают, что я?..
– Это не я! – жалобно запротестовал я. – Я только пиццу хотел купить! Но я даже не стал! Я не из этих денег! Я взял из карманных!
– Но пицца ведь не стоит сто долларов? – ледяным тоном уточняла Анна.
Мне хотелось плакать и злиться одновременно: она что, совсем не слушает меня? Я же ей сказал, что вообще не брал этих денег, даже двадцати долларов не брал! При чем здесь пицца!
– Я расплатился из карманных денег! – настойчиво повторил я.
– Если ты покупал пиццу, где коробка? Я не видела среди мусора.
– Я ее выкинул в контейнер на улице.
– Возле нас?
Я округлил глаза от удивления: мы что, пойдем копаться в мусоре? Но Анна, как будто устав от спора, сказала другое:
– Мы не обеднеем без этих ста долларов, но ты не должен брать наши деньги без разрешения. Мы и так тебе их дадим, если ты попросишь.
– Я не брал… – попытался повторить я.
– Прекрати. Хуже того, что ты украл, только то, что ты украл и не можешь хотя бы признаться.
От слова «украл» дернулся не только я, но и Бруно. Он попытался вмешаться, вроде как сказать, что «Мы же точно не знаем…», но Анна не стала его слушать:
– Иди в свою комнату. И выключи игру. Ты наказан.
– Да за что! – обессиленно выкрикнул я, но по взгляду Анны понял, что любым своим словом или действием я буду только усугублять ситуацию.
Анна прошла в мою комнату вместе со мной и проследила, чтобы я выключил ноутбук. Только после этого оставила меня одного, аккуратно прикрыв дверь. Я, разозлившись, открыл дверь, чтобы крикнуть ей вслед, какая она дура и ничего не понимает, но услышал, как родители переговариваются в спальне:
– …почему ты так уверена? – говорил Бруно. – Раньше он так не делать.
– Нет, в детском доме меня предупреждали, что он воровал.
Расплакавшись, я хлопнул дверью, но мне показалось этого мало. Поэтому я поднял с пола свою футболку и кинул ее в дверь. И еще мягкую игрушку в форме сердца. И тапочку. Потом лег на кровать и, зарывшись лицом в подушку, долго и надрывно плакал, пока не заснул.
Утром, перед школой, я не спустился на завтрак. Сидел в комнате до последнего, пока часы не показали 8:20, и только потом сердито протопал мимо родителей на улицу, а там встретился с Калебом. Всю дорогу до остановки он шел, уткнувшись в свою новую игровую приставку, и только о ней и говорил: какие там игры, какая карта памяти и прочее бла-бла-бла. Я слушал вполуха, подавляя внутреннее раздражение.
– Ты че такой грустный? – Он шутливо толкнул меня своим плечом.
– Потому что меня наказали, – сдержанно ответил я.
– За что?
– За то, что ты украл из кошелька моего отца сто долларов.
– Чего?! – Калеб наконец оторвал взгляд от своей приставки.
– Того! – Я сорвался на крик. – Я же этого не делал! А дома у меня был только ты! И кошелек лежал в коридоре!
– Ты что, совсем? – Недоумение в его голосе прозвучало так искренне, что я почти поверил, но все равно не купился.
– А что мне думать? Вчера ты был у нас дома, и пропали сто долларов, а сегодня ты приходишь с этой хренью, – я кивнул на приставку в его руках.
– Сам ты хрень.
– Ты – хрень!
– Ты!
– Ты! – Я поставил интонационную точку в нашем споре, и мы разошлись по разным концам остановки.
Когда зашел в автобус, мне пришло сообщение от Вики: «Извини, сегодня не смогу позвонить, иду в кино с Эриком». Жизнь – дерьмо.
* * *
Придя в школу на следующий день, я сразу почувствовал, как что-то изменилось, но пока не мог точно понять, в чем дело. Конечно, я впервые добирался один, не дожидаясь Калеба, но изменение было не в этом – нечто другое, неясно витавшее в воздухе.
Пока я копался в своем шкафчике, никто из 3L не подошел поздороваться со мной, а такое случалось не часто. Когда я наклонился к фонтанчику, чтобы попить воды, какой-то парень, вставший в очередь за мной, вдруг выругался и, развернувшись, пошел к другому. Но окончательно все прояснилось на уроке биологии, когда я заметил, что передние, задние и боковая парты отодвинуты от моей на большое расстояние. Синди, чья парта была у стены, не смогла сдвинуть ее дальше и закатила мистеру Джордану чуть ли не слезливую истерику, мол, она не сядет на это место.
Тогда учитель заметил и остальную миграцию парт по кабинету.
– Да что у вас тут происходит?
Все молчали, вперившись в меня взглядами.
– Гощиа, может, ты расскажешь, что случилось?
