снарк снарк. Книга 2. Снег Энцелада - Эдуард Николаевич Веркин
Я пожал Надежде Денисовне руку, и мы с Аглаей вышли на двор.
Надежда Денисовна махала в окно, дождь прекратился.
— Я подвезу вас обратно, — Аглая направилась к машине.
— Нет, спасибо, — отказался я. — Я намерен немного пройтись, осмотреться…
— Хорошо. Тогда потом увидимся.
— Да, конечно, увидимся.
Я хотел еще что-то сказать, но всего лишь промолчал.
Аглая уехала, а я пошагал по Спортивной к железной дороге.
Город размок за ночь. Улицы набрали воды, она хлюпала и выдавливалась из-под асфальта, подстерегала с разросшихся кустов и капала с проводов, от воды распухли тротуары, заборы едва держались на подпорках, дома посерели и выцвели. Я не встречал ни людей, ни машин, Спортивная закончилась обширной лужей, преодолев которую, я вышел к железнодорожной насыпи.
Два состава, причем лесовоз явно стоял давно, так что колеса успели слегка приржаветь к рельсам, возможно, это был тот самый лесовоз. Для удобства продвижения жителей платформы лесовоза в некоторых местах оказались разомкнуты, а вот под нефтевоз пришлось подлезать, и я, как обычно, неуклюже приложился к мазуту и подумал, что скоро стану как Велимир Хлебников — спать в сарае, ездить в товарняках и сочинять непонятное.
Дальше пути оказались свободны, и я перебрался в северную часть города.
Действительно, старого здания вокзала не сохранилось, вместо него на бетонных блоках стоял ребристый морской контейнер с вывеской «Вокзал сев. ж. д.». Из интереса я заглянул внутрь, но ничего примечательного не встретил: касса, десяток кресел, расписание. От вокзала свернул на Советскую.
Я шагал по мягким тротуарам, и мне, как в детстве, казалось, что города нет. Что дома — это лишь непонятные декорации, за стенами которых отсутствует жизнь. Ведь на самом деле нельзя жить в двухэтажных бараках, сгнивших и почерневших задолго до того, как я появился на свет, нельзя сорок лет подниматься по косым деревянным лестницам, протискиваться сквозь тесные, пахнущие плесенью коридоры в проходные комнаты, заставленные непонятным и ненужным имуществом, нельзя смотреть каждый день из окна на черную крышу сарая, на черемуху, больную тлёй, на такой же дом через дорогу. Я не мог представить себя жителем этого дома, человеком, сидящим вечером у подоконника, работающим в мехколонне или в электросетях.
На месте «Комфорта» размещалась аптека, безымянная, но аккуратная.
Я всегда сомневался, есть ли Чагинск без меня. Здесь был дом моей бабушки, но, приезжая каждый год на каникулы, я не знал, как она проживает зиму и осень; существование бабушки никак не отражалось в ее доме, в нем было пусто, словно бабушка опасалась оставить лишний отпечаток в мире. В первые часы после приезда я никак не мог сойтись с этим местом, оно двигалось параллельно и самостоятельно, а я лишь стоял посторонним, глядя на яблоню, окруженную подпорками, старый птичник, дровник и палисад с георгинами, колодец с журавлем. Потом являлся Федька с самодельным арбалетом, и город втягивал меня в себя, и через два дня я осваивался, но окончательно своим не становился, поскольку не мог убедить себя, что за стенами домов и заборами есть жизнь.
На месте «Растебяки» был магазин «Чехлы и пледы»; судя по выцветшей вывеске и мусору вокруг, «Чехлы и пледы» не работали года два.
За «Чехлами» ничего интересного я не встретил, улица Советская продолжалась к востоку, начал накрапывать дождь, я поспешил к библиотеке.
У крыльца стоял белый «Логан», из читального зала доносилась фортепианная музыка и пение, я прошел в котельную.
Обыскали, в этом можно было не сомневаться. Я сразу почувствовал. Все предметы на местах, кресло ровно там, где я его оставил, кепка на гвозде, чайник, журналы, мешок с моими вещами, но понятно, что кто-то здесь побывал. Неуловимое. Федор, скорее всего. Шериф насторожился и послал свою подноготную личарду. Стоит носить документы с собой.
Я бухнулся на раскладушку и хорошенько зевнул. Обед определенно удался. В приличных семьях раз приглашенные на обед могут посещать их и впредь. Хотя не стоит злоупотреблять, у Надежды Денисовны наверняка какие-то планы, в таких городках, как Чагинск, у всех относительно друг друга планы.
Открыл «Подсмотрено в Чагинске». Квартира не находилась. В магазине «№ 49» продолжали упорно торговать просрочкой, Истопник Егор грозился легальной пневматикой душителю куриц, Выдра Лариса предлагала баннеры по полторы тысячи, Б. Соколов объявлял, что нашел банковскую карту и предлагал ее безвозмездно вернуть.
В дверь постучали.
— Виктор, вы уже пришли?
— Вполне.
Заглянула Аглая.
— Быстро управились.
— Дождь.
— Я достану вам дождевик.
— Спасибо.
— Тут мрачновато, — сказала Аглая. — Но к нам переезжать не надо — маменька покоя не даст.
— Это понятно.
— Можете тут оставаться.
В руках Аглая держала пластиковую папку.
— А заведующая как? — спросил я. — Не против?
— Она в отпуске, — отмахнулась Аглая.
— Я обязательно найду квартиру, — пообещал я. — В ближайшем будущем.
— Можете не торопиться… В крайнем случае оформим вас как кочегара.
Я бился за место с Истопником Егором и был в этой схватке неодолим.
— Спасибо. У меня, кстати, есть опыт, я был истопником на картошке.
Мы посмеялись.
— Вот, — Аглая протянула папку. — Как и говорила, записки. Мне кажется, это может быть вам интересно. Посмотрите. По мне, так это серьезная деменция…
Я открыл папку. В ней было около десяти листов формата А4, исписанных аккуратным вкрадчивым почерком.
Верхний лист.
«Волков Леонтий, вор.
Мать Леонтия, Екатерина, тоже воровала, когда работала в гостинице, каждый год списывала постельное белье, хотя оно было почти новое.
Отец Леонтия, когда работал в трансформаторной, вынес трехлитровую банку сопротивлений и продал их телемастеру в Дом быта.
Леонтий отличался воровством еще в детстве. Он украл у мальчика с соседней улицы футбол. За то, что он вор, его часто били и один раз посадили в подпол. Один раз он украл у своей матери талоны заготконторы на туфли и пропил их с дружками.
Из армии привез себе цыганку, устроился в лесхоз и там продавал горбыль, а деньги брал как за хорошее. Цыганка его гуляла, пока он ходил на работу, была пьяницей и воровкой. Как-то раз Леонтий Волков вернулся с работы раньше и увидел, что к цыганке зашел другой цыган. Тогда он избил их обоих фомкой. Если в шестьдесят четвертом году, когда он начал воровать, его поставили бы на учет, все могло быть по-другому».
— Кто такой Волков Леонтий? — поинтересовался я.
— Не знаю. Я в телефонной книге смотрела и у матери спрашивала — среди жителей нет. И Раисы нет. Думаю, это… воображаемый Леонтий Волков.
Воображаемый Леонтий. Сквозь грязь и мерзость субурбий. Пераспера адастра.
— Мама рассказывала,
