Замки - Ирина Леонидовна Фингерова
Меня бесит, что беруши не помогают.
Меня бесит, что она может войти в ванную, несмотря на плеск воды, и попи́сать. Просто открыть замок монеткой. В чем проблема? Или погладить меня по плечам, когда я вытираюсь полотенцем. Это омерзительно. И немного… странно. Мне физически плохо от её нежности. Почему она абсолютно не уважает моё личное пространство? Она все время ерошит мои волосы, хотя знает, что меня передергивает от этого. Особенно, когда она нежно проводит пальцами по мочке уха.
Она знает, когда у меня месячные. Это бесит больше всего.
– Ты – идиотка, – сказала Марта после моей выходки на дне рождения Адама, – в понедельник идём к врачу.
– Идиот, – исправил я.
Больше всего меня бесят местоимения. Ни одно не отражает меня полностью, но когда я слышу «она», у меня сводит скулы. Зачем это дурацкое «а» в конце. Почти во всех языках существительные женского рода заканчиваются на гласную.
В арабском есть только «мужской» и «женский» род. Интересно, в какой степени лингвистические особенности определяют культурные? Люди воспринимают цветовой спектр в зависимости от классификации цветов в их родном языке. Игнорируют переход от голубого к бирюзовому, если знают только слово «синий». Что уж говорить о более сложных штуках вроде самоидентификации и отношений с другими людьми?
В некоторых языках, в основном мертвых, деление происходит только по принципу одушевленный – неодушевленный объект. Мне нравится. Есть человек, а есть дерево. Дерево способно к фотосинтезу, человек может срубить дерево. Они разные. А насколько разные мужчины и женщины? Я не знаю.
Меня бесит, что вокруг столько условностей. Иногда мне кажется, что я живу в большом супермаркете. При входе висит карта, и я могу точно узнать, где продается дружба, в каком отделе искать хорошую работу и сколько стоит сто грамм нежности. Так называется салат из сельдерея и курицы. Продается в отделе готовой еды. Все нужно категоризировать, ко всему приклеивать ярлыки, это так бесит! Плохо-хорошо, хорошо-плохо. Так не бывает. Это вам не прямая дорожка из пункта А в пункт Б, а сраный лабиринт с кучей промежуточных стоянок. Самое тупое, что ярлыки штампуют на заводе, карты штампуют на заводе, обувь штампуют на заводе. Все вокруг – большой завод. Как мне понять, куда идти, если мне не нравится маршрут, проложенный поколениями? Чаще всего мне говорят, что мне не хватает жизненного опыта. Но у меня есть жизненный опыт. Я, конечно, не выживал на войне, не спасал раненых, не питался впроголодь и вообще ни разу не заработал себе на хлеб, но я переживал кучу разных ситуаций, крутил их в голове, обдумывал. Кое-какой опыт у меня есть. Я неплохо разбираюсь в людях. Всех, с кем я общался, легко поделить на типажи. Я сразу вижу, у кого какие проблемы в семье, кто слушает какую музыку и что любит читать. Я точно знаю, девственник человек или нет и есть ли у него хоть какой-нибудь талант.
Это скучно.
Недавно я пытался встречаться с обычным парнем. Олегом. Из моей группы в училище. Пытался поиграть в нормальность. Эксперимента ради, вдруг мне понравится. Я открыт к экспериментам. Я никому об этом не рассказывал. Даже Адонису.
Но ничего не вышло.
Олег шел домой после занятий, ел борщ с чесноком или драники с чесноком, он всегда ел что-то с чесноком, потом приходил ко мне заниматься анатомией. Мы готовились к экзамену и заодно я экспериментировал.
– Акне. Акне вульгарис. Из-за избыточной продукции кожного сала. Вот что бывает, когда ты не моешь руки после улицы. Понимаешь, нет?
У него была отвратительная кожа. Он прижимался слюнявыми губами к моей щеке, я чувствовал его расплывающуюся улыбку. Это вызывало почти физический зуд. Я решил сделать из него человека эпохи Возрождения. Привить ему разносторонние интересы, поработать над внешним видом. Но Олег упорно не понимал, чем отличается Малевич от Кандинского и путал Ларса фон Триера с Захером фон Мазохом, а Захера фон Мазоха с пирожным, а пирожное с плациндой, а плацинду с плацентой. Кроме того, он не обрабатывал угревую сыпь, как я учил. Может быть, он специально усугублял свое положение. Понимал, что я общаюсь с ним только ради самоутверждения.
Иногда я даже думаю податься в учителя. Может, ну её, эту медицину? Я люблю учить других жизни. Это факт.
Отец Олега был гинекологом, и если я заходил на чай, всегда умудрялся начать разговор о профилактике рака шейки матки.
Он говорил, что раннее начало половой жизни – отличный способ профилактики. В том числе угревой сыпи. Главное, – с одним партнером. И подмигивал.
Чертов сутенер. Пытался сплавить мне сынка. Олег в такие моменты краснел и тянулся к моей щеке своим слюнявым ртом.
В общем, надолго меня не хватило. Мы общались около месяца, экзамен по анатомии сдали оба, но ему так и не удалось потрогать меня за грудь.
Мне нравилось, что он такой предсказуемый и управляемый. Я мог бы заставить его делать всё, что угодно. Но это не было мне в новинку.
Единственное его достоинство – он был неглупым. Как минимум эрудированным. Если мы играли в конкистадоров – онлайн-викторину, – наша команда всегда выигрывала.
Он воспринимал меня как хрупкое создание, которое нужно защищать, дарил полевые цветы и приносил на занятия морковный пирог, потому что я обмолвился, что люблю его.
Это было отвратительно.
Я почувствовал, что принадлежу самому себе, когда создал страницу Артура Камилова.
Я могу быть кем угодно. Почему принято считать, что фантазии и мечты менее реальны, чем налоговая декларация? Кучка людей договорилась, что их несуществующая идея станет «продуктом» или «проектом», подписала для солидности стопку бумаг и вуа-ля – они перешли в категорию реальности. Почему картина Ван Гога «Едоки картошки» – это реализм, а «Вероломоство образов» Рене Магритта – нет. Почему разговоры о политике «серьёзней», чем разговоры о поэзии? Кто выдумал все эти правила? Человек рождается приговоренным к пожизненному заключению. Черепная коробка – неопреодолимая тюрьма. Через две узкие щели мы видим мир за решеткой (а некоторые – не видят или не различают цвета). Сквозь толщу воды – слышим звуки (а некоторые не слышат). Чувствуем вкусы
