Антон Чехов - Том 30. Письма 1904. Надписи
В связи с юбилеем Чехова его друзья подготовили большое, аргументированное письмо А. Ф. Марксу, в составлении которого принимали участие М. Горький и Л. Н. Андреев. В нем от имени литературной, научной и театральной общественности обратились к издателю с предложением расторгнуть договор с Чеховым, как несправедливый и невыгодный для писателя. Отвезти письмо в Петербург и вручить его Марксу уполномочены были писатели Н. Г. Гарин-Михайловский и Н. П. Ашешов: они должны были добиться определенного ответа к моменту юбилейного чествования. Однако демарш не состоялся, потому что этому воспротивился сам Чехов. Н. Д. Телешов писал: «Не вспомню теперь, как именно произошло все это: показали ли Чехову копию письма или вообще передали ему о предполагаемом обращении к Марксу по поводу его освобождения, но только вскоре выяснилось, что дальнейшие подписи собирать не надо, потому что Антон Павлович, узнав про письмо, просил не обращаться к Марксу. Не ручаюсь за достоверность, но вспоминается мне, что говорилось тогда приблизительно о таких словах самого Антона Павловича при отказе: „Я своей рукой подписывал договор с Марксом, и отрекаться мне от него неудобно. Если я продешевил, то, значит, я и виноват во всем: я наделал глупостей. А за чужие глупости Маркс не ответчик. В другой раз буду осторожнее“» (Н. Телешов. Записки писателя. М., 1980, стр. 70).
Тем временем подготовка к юбилейному чествованию Чехова шла полным ходом. Готовились подарки и речи, собирались подписи под адресами, знакомые и малознакомые осаждали больного писателя просьбами достать билеты на премьеру «Вишневого сада». Московские газеты были полны сообщениями о предстоящем торжестве. В день премьеры «Вишневого сада» «Новости дня» писали: «Нечего говорить, что все билеты на сегодняшний спектакль давно распроданы, что новой встречи с Чеховым ждут как именин искусства. Этой встречей воспользуются как возможностью ярко выразить автору, как глубока к нему любовь общества. Говорят, готовится грандиозное чествование. Премьера далеко выходит из рамок театрального торжества. Оно обратится в литературный праздник» (1904, № 7404, 17 января, заметка «К премьере»).
Юбилей действительно вышел торжественным. Чехова привезли в театр к концу третьего действия «Вишневого сада», а после него началось чествование. На спектакле была вся литературная и артистическая Москва, в том числе: М. Горький, Ф. Шаляпин, С. Рахманинов, В. Брюсов, Андрей Белый, Д. Философов, В. Миролюбов и др. Чехова приветствовали: Г. Н. Федотова, Н. А. Никулина, О. А. Правдин и А. М. Кондратьев — от московского Малого театра; А. Н. Веселовский, В. А. Гольцев и В. В. Каллаш — от Общества любителей российской словесности при Московском университете; С. А. Иванцов — от Литературно-художественного кружка; В. А. Гольцев — от «Русской мысли»; Д. И. Тихомиров — от «Детского чтения» и «Педагогического листка»; А. П. Лукин — от «Новостей дня»; И. Д. Новик — от «Курьера» и др. Вл. И. Немирович-Данченко произнес речь от Художественного театра; В. В. Лужский и М. А. Самарова поднесли Чехову старинный ларец с портретами артистов и учеников театра. В конце были зачитаны приветственные телеграммы со всех концов России, По окончании спектакля был дан ужин для артистов Художественного театра, на котором Шаляпин произнес небольшую восторженную речь в честь юбиляра.
Самого же писателя юбилей тяготил: чувствовал он себя в этот вечер плохо, кашлял. Большой друг семьи Чеховых М. Дроздова впоследствии вспоминала: «17 января 1904 года, в день именин Антона Павловича, состоялась с большим успехом премьера в Художественном театре пьесы „Вишневый сад“. Я была на этом спектакле. Антон Павлович вышел на вызовы публики взволнованный, бледный. И хотя видно было, что он доволен, мое сердце сжалось от боли, когда я увидела его исхудавшее, измученное лицо. Скорбь и печаль, охватившая мою душу, была и в сердцах других — она чувствовалась в напряженности притихшего зрительного зала» («Новый мир», 1954, № 7, стр. 221). Об этом же свидетельствовал Станиславский: «Когда после третьего акта он, мертвенно бледный и худой, стоя на авансцене, не мог унять кашля, пока его приветствовали с адресами и подарками, у нас болезненно сжалось сердце. Из зрительного зала ему крикнули, чтобы он сел. Но Чехов нахмурился и простоял все длинное и тягучее торжество юбилея <…> Юбилей вышел торжественным, но он оставил тяжелое впечатление. От него отдавало похоронами. Было тоскливо на душе» (Станиславский, т. 1, стр. 271–272).
На следующий день Чехов писал И. Л. Леонтьеву (Щеглову): «Вчера шла моя пьеса, настроение у меня поэтому неважное». Писатель не был доволен постановкой «Вишневого сада» в Художественном театре. Не были удовлетворены своей работой и руководители театра. Станиславский признавался позже: «Спектакль имел лишь средний успех, и мы осуждали себя за то, что не сумели с первого же раза показать наиболее важное, прекрасное и ценное в пьесе. Антон Павлович умер, так и не дождавшись настоящего успеха своего последнего, благоуханного произведения» (там же, стр. 272).
Об этом же писал Немирович-Данченко: «Было просто недопонимание Чехова, недопонимание его тонкого письма, недопонимание его необычайно нежных очертаний. Чехов оттачивал свой реализм до символа, а уловить эту нежную ткань произведения Чехова театру долго не удавалось; может быть, театр брал его слишком грубыми руками…» (Вл. И. Немирович-Данченко. Театральное наследие, т. 1. Статьи. Речи. Беседы. Письма. М., 1952, стр. 107).
Однако неудовлетворенность спектаклем его создателей не мешала огромному успеху у публики. «Вишневый сад» ставился в Москве почти каждый день, и на все спектакли билеты были распроданы полностью. Даже тогда, когда в ходе русско-японской войны многие театры вынуждены были закрыться или пустовали, «Вишневый сад» в Художественном театре продолжал идти с аншлагом. Успех сопутствовал спектаклю и на гастролях в Петербурге (29 марта — 29 апреля 1904 г.). Он шел там 14 раз — и каждый раз при переполненном зале. Восторженный прием был оказан пьесе в провинции (см. письмо от 27 февраля и примечания* к нему). 17 января стало днем премьеры «Вишневого сада» не только в Художественном театре, но и в Харьковском драматическом театре, где пьеса была встречена публикой с большим подъемом.
Сразу же после премьеры «Вишневого сада» к Чехову хлынул поток писем, в которых знакомые и незнакомые корреспонденты выражали свое восхищение новым детищем писателя. Пресса также в основном положительно встретила и новую пьесу, и ее постановку в Художественном театре. Очень характерен для оценки спектакля фельетон Пэка «Кстати»: «„Вишневый сад“ — это продукт коллективного творчества Чехова и Художественного театра. У „Вишневого сада“ два автора: Чехов и Художественный театр <…> Сотрудники на равных правах. Раневскую создали Чехов и Книппер. Гаева — больше Станиславский, чем Чехов. Епиходова — Москвин по намекам Чехова. Варю — Чехов при сильной помощи Андреевой. Шарлотту Ивановну — Муратова и Чехов. Петю Трофимова — Чехов и Качалов на паях <…> Художественный театр делает Чехова сценичным. Чехов делает Художественный театр художественным» («Новости дня», 1904, № 7407, 20 января).
Вскоре после премьеры «Вишневого сада», 15 февраля, Чехов уезжает в Ялту с полной уверенностью, что следующую зиму проведет в Москве. По его просьбе знакомые и близкие начинают искать дачу под Москвой. Тема покупки усадьбы и дома недалеко от Москвы проходит через многие письма последнего периода.
Приехав в Ялту, Чехов вновь чувствует себя плохо. Сказались сильное нервное напряжение в период постановки «Вишневого сада» и юбилейных торжеств, а также суета московской жизни. 20 января Чехов жаловался Н. П. Кондакову: «…хочется работать, и если не работаю, то виноваты в этом мои двери, пропускающие сквозь себя бесчисленное множество посетителей». Мысль о «погубленной пьесе» не оставляет его и в Ялте. Он пишет жене полные горечи строки о том, что Станиславский и Немирович Данченко прочли в ней то, чего он сам не писал, сетует на игру Муратовой, Халютиной, Леонидова и Артема. «Ведь Артем играет прескверно, я только помалкивал», — пишет он 27 февраля, а 29 марта восклицает: «…сгубил мне пьесу Станиславский!»
Волнует Чехова и начавшаяся русско-японская война. На первых порах он отнесся к событиям на Дальнем Востоке оптимистически. 31 января Чехов писал из Москвы В. К. Харкеевич: «На улицах шумят по случаю войны, все чувствуют себя бодро, настроение приподнятое, и если будет то же самое и завтра, и через неделю, и через месяц, то японцам не сдобровать». 3 марта он с уверенностью пишет жене: «Наши побьют японцев». Однако война затягивалась. Чехов особенно напряженно и тревожно начинает следить за развитием русско-японской войны. Он выписывает столичные газеты, в том числе «Правительственный вестник», и с пристальным вниманием читает корреспонденции с Дальнего Востока. События на фронте не оставляют надежды на скорое окончание войны и разгром Японии. С каждым днем становится очевидным — война будет достаточно длительной и очень тяжелой. Из письма в письмо растет тревога писателя за судьбу родственников Книппер, находившихся на фронте, — братьев А. И. и К. И. Зальца. То, что где-то льется кровь, гибнут люди, не могло оставить равнодушным Чехова. В такое время он не может быть созерцателем, и, несмотря на свое нездоровье, Чехов думает ехать на Дальний Восток, и не корреспондентом, а непременно врачом.
