Олесь Гончар - Берег любви
Нет-нет да и зайдет на паруснике об этом речь. На весенние ходовые испытания вышел "Орион". Пока что почти дома, совершает маневры вблизи своих берегов, а впереди - ответственный далекий рейс, который будет длиться несколько месяцев, так называемый рейс престижа. Далеко пойдут, далеко понесет "Орион" красный цвет родных берегов, гордое знамя своей Отчизны! Курсантов для рейса отбирают из нескольких мореходок, шансы попасть имеют лишь те, кто более всего отвечает требованиям;
"Орион" ждет хлопцев крепких и выносливых, таких, что и там, куда они проложат курс, своим безукоризненным внешним видом, своей культурой и приветливостью будут вызывать восторг (найдутся, впрочем, в чужих портах и такие, кто будет сеять недоверие, пуская слухи, что, дескать, вовсе это не курсанты, а переодетые в курсантскую форму кадровые военные моряки - одни лишь старшины да мичманы).
Для нового контингента курсантов, которые вступят под паруса "Ориона", Ягнич, конечно, тоже будет существовать, но существовать больше в виде некой абстракции, потому что застанут они на "Орионе" только связанную с ним легенду, только отблеск его долгого здесь пребывания. Стожильный морской волк, ревностный хранитель традиций, будет он для них фигурой почти сказочной, будет выступать перед ними не столько уж в героических, сколько в смешных и курьезных ситуациях, одним словом, будет существом полумифическим. Море в конце концов видало таких во все времена, под парусами разных эпох. Натура чудаковатая, крутая, самолюбивая, он, однако, и для новых экипажей будет чем-то необходим, будет еще долго незримо жить на "Орионе" как определенный символ, как неразрушимая, стабильная сила, напрочно привязывающая сердце человеческое к морю, к его полной опасностей нелегкой и волшебной жизни.
Для тех же, с кем Ягнича-мастера связывали годы совместных плаваний, он то и дело оживал, возникал во всей будничной своей правдоподобности.
- Скоро день рождения у Ягнича,- напомнил однажды капитану его друг помполит.- Хорошо бы поздравить старика от команды...
- Ясное дело. Но мы однажды уже пробовали связаться с ним через эфир, и чем кончилось?.. Преуспели не больше, чем те, кто пытается уловить радиосигналы внеземных цивилизаций.
Было такое: посылали мастеру радиограмму на Новый год - ни ответа, ни привета.
- Обиделся старик,- сказал помполит.- В самом деле, обошлись мы с ним не того... Вечный наш Ягпич, трудяга и наставник, "отец летающих рыбок" и вдруг вне "Ориона"!.. И "Орион" без него... Трудно к этому привыкнуть.
Было над чем задуматься. Ведь каждому из них рано или поздно, но тоже придется куда-то причаливать, искать свою Кураевку, встать лицом к иным ветрам, которые придут на смену ветрам молодости. Кое-кто, может, и безболезненно воспринимает такие перемены, крутые повороты судьбы, без особых душевных травм вживается в мир заборчиков и палисадников, но ведь их Ягнич... Трудно да просто немыслимо, невозможно было представить его с морковкой да петрушкой где-нибудь среди баб на базаре.
Потому что человек этот хоть и просто, но глубоко жил, носил в себе непокой мастера, здоровое морское честолюбие. А может, выветривается и такое? Уперся старик в своей амбиции, сжился с обидой и в конце концов поставил на "Орионе" крест - логично было бы сделать и такое предположение.
Людей незаменимых нет, многие так считают, но поче му же отсутствие Ягнича до сих пор еще чувствуется на "Орионе"? Наверное, не только потому, что унес с собой какой-то уникальный опыт, практические знания, "забрал ветры", как фантазируют курсанты. В чем-то потеря невосполнима. Видимо, не хватает им и его чудачеств, и вечного его ворчания, даже его странной терминологии, которая брала свое начало откуда-то еще, наверное, от кураевских рыбацких байд и дубков. Когда появится, бывало, у него настроение обратиться к парусу ласково, почти интимно, то он его и назовет по-своему: жагель или еще нежнее - жаглик... Про косой парус он скажет: косец...
Подставлять паруса под ветер - это у него выйдет совсем коротко: парусить... А вместо "ставить паруса!" он тоже скажет на свой манер: "развернуть ветрила!" Молодым это нравилось, кое-кто подтрунивал, а некоторые сами подхватывали охотно: ну, братва, нс пора ли нам " разве рнуть ветрила", будем парусить!..
Для капитана и его помполита колоритная фигура Ягнича с каждым днем поворачивалась как бы главной своей стороной, раскрывалась истинной своей сутью; теперь они вспоминали старого мастера не просто так, к случаю, а по какому-то внутреннему зову, чаще всего в минуту затруднений.
- "Человек-амулет" кто-то о нем сказал,- размышляет вслух помполит.Только сейчас понимаешь, каким существенным дополнением мы были друг для друга... Где же все-таки он сейчас?
Молчит старый упрямец, не подает голоса. Заврачевав душевную рану, мог в конце концов успокоиться и, тая от людей обиду, полузабытый, зажить где-то другими хлопотами - спиной к морю, к своему некогда любимому "Ориону". Ведь, может, и она, эта страсть мастера, почти слепая любовь к летучим парусам, как и все на этом свете, подвержена износу, медленному, но неотвратимому угасанию?..
Как-то во время занятий, когда курс "Ориона" пролегал у кураевских берегов, весь экипаж, будто по команде, высыпал на палубу: Кураевка! Ягничево родимое гнездо!
Где-то там, в степных просторах, догорает сейчас костер жизни старого мастера. Даже без бинокля видна вдали эта Кураевка, раскинувшаяся по берегу, утопающая в садах.
Значится она тоже в морских лоциях - рядом с другими ориентирами отмечены и ее стабильные огни... Пограничная вышка маячит левее села, будто аистиное гнездо на столбе, правее Ягничевой столицы высятся силуэты какихто новых корпусов. А это что перед ними, у самой полоски прибоя, очертаниями своими совсем похожее на судно?
С высокой стройной мачтой, подняло над собой крыло блестящего белого паруса - тот самый косец... Из пластика или белой стали изготовленное, сверкает на солн це ослепительно, играет бликами, точно разговаривает с морем каким-то загадочным, нерасшифрованным кодом.
Капитан первым догадался, улыбнулся своей догадке:
- Брат "Ориона"...
* * *
Бывает, лежит на берегу подраненная птица, подняв крыло... Стаи других пролетают над ной, а эта все белеет на месте...
Как двойник, как отзвук того "Ориона", далекого, настоящего, вырос этот странный Ягничев парусник на фундаменте старой лайбы. Силуэтом (особенно красивым с расстояния), белым одиноким крылом неизменно привлекает он внимание изредка проходящих в этих водах судов, тронет образ его и душу бережанина, если она чутка, не зачерствела. Пожалуй, каждому брат "Ориона"
что-то скажет, пусть и несовершенным своим видом навеет и легкую грусть и раздумья о жизни, о странствиях...
В Кураевке по крайней -мере Ягничево детище получило признание. Инна с девчатами специально приходила посмотреть. Побывала на самой верхушке - у руля, осмотрела, словно какие-то художественные изделия, бутафорские пушки и под стать им якорные цепи, но дольше всего задержалась возле нимфы-русалки; улыбающаяся, гибкая, подставив ветерку свои юные перси, в позе, исполненной действительно замечательной пластики, красовалась она па самом гребне судна, вся устремившись в морской простор.
Полудевушка, полурыба или полудельфин?
Загадочное существо, оно, по замыслу мастера, призвано было, как и в давние времена, оберегать моряков от всяких несчастий. Нимфа и весь парусник с его диковинной оснасткой много сказали Инне о мастере, сказали ей, быть может, больше, чем кому бы то ни было другому. Каким-то странным образом переплелись в этом судне реальность и фантазия, будни и праздчик; юношеская полузастенчнвая жажда просторов, и неизбежный жизни закон, и ранимость крыла - все тут причудливо смешалось, словно, по выражению поэта, "с печалью радость обнялась". Сам мастер довольно сдержанно оценивал свое творение, при Инне заметил только, что неплохо получился силуэт, далеко виден - будет еще один ориентир для моряков. Инна понимала и эту сдержанность. Создание фантазии и рук человеческих, кого-то будет оно веселить, кого-то позабавит, иных, может, и вовсе оставит равнодушными, а для девушки в этом странном, причудливом, пусть и в наивные одежды наряженном паруснике был сам Ягнич с его простой и упрямой жизнью, с его верностью товарищамморякам всех времен и еще с какой-то щемящей открытостью души, так неожиданно обнажившейся здесь мечтой и любовью. Парусник с улыбающейся русалкой, не модель ли это его молодости, может, первой любви, не образ ли пережитого, мощный и сильный? Да, он поэт, он мастер, как умел, так и выразил здесь себя! По-разному проявляют себя народные умельцы-мастера, в изделиях из глины может отличиться керамист, стеклодув проявит себя в художественных изделиях из стекла, а Ягнич-моряк свою творческую натуру выразил вот в этом!.. И как бы кто ни считал, Инна убеждена: есть в нем божья искра, есть!
