Антон Макаренко - Статьи и рассказы
Вот обедневший холоп Ивашка Бровкин приехал на помещечий двор. В дворницкой избе он встречает сына Алешку, отданного боярину в вечную кабалу.
"Мальчишка большеглазый, в мать. По вихрам видно - бьют его здесь.
Покосился Иван на сына, жалко стало, ничего не сказал. Алешка молча низко поклонился отцу.
Он поманил сына, спросил шепотом:
- Ужинали?
- Ужинали.
- Эх, со двор я хлебца не захватил. (Слукавил, ломоть хлеба был у него за пазухой, в тряпице.) Ты уж расстарайся как-нибудь...
Алешка степенно кивнул: "Хорошо, батя". Иван стал разуваться и - бойкой скороговоркой, будто он веселый, сытый:
- Это, что же, каждый день, ребята, у вас такое веселье? Ай, легко живете, сладко пьете.
Один рослый холоп, бросив карты, обернулся:
- А ты кто тут - в рот глядеть!
Иван, не дожидаясь, когда смажут по уху, полез на полати".
Даже у этого Ивашки, последнего в общественном ряду, находится бодрость, и энергия, и человеческое достоинство, позволяющее ему не просто стонать, а вести какую-то политику. Он все-таки за что-то борется и, как умеет, сопротивляется.
Кузьма Жемов, преодолевая решительное сопротивление современников против... авиации, выражаемое в батогах, рассказывает:
"Троекуров... Говорю ему, - могу летать вроде журавля, - дайте мне рублев 25, слюды выдайте, и я через 6 недель полечу... Не верит... Говорю, - пошлите подьячего на мой двор, покажу малые крылья, только на них перед государем летать неприлично. Туда-сюда, податься ему некуда - караул-то мой все слыхали... Ругал он меня, за волосы хватил, велел евангелие целовать, что не обману. Выдал 18 рублев..."
И этот же самый Кузьма Жемов, пережив крушение своих летных планов, разбойное одиночество в лесу, тюрьмы и побои, попадает на каторгу в тульский завод, но даже в этом месте, даже в предвидении каторжного рабочего дня в нем не сдается гордость мастера и человека:
"По дороге сторож сказал им вразумительно:
- То-то, ребята, с ним надо сторожко... Чуть упущение, проспал али поленился, он без пощады.
- Не рот разевать пришли! - сказал Жемов. - Мы еще и немца вашего поучим".
Даже в мрачные времена тупого боярского правления эта народная энергия вовсе не склонна была переключаться в энергию терпения и стона.
"Мужик:
- ...Мужик - дурак, покуда сыт. А уж если вы так, из-под задницы последнее тянуть... (взялся за бородку, поклонился). Мужик лапти переобул и па-ашел, куда ему надо".
Вот эти самые крестьянские уходы - это не только форма протеста и борьбы, но и форма активного жизненного мироощущения. Мужик идет "куда ему надо", а не просто страдает.
Петр 1 этой бедной и истощенной людской жизни, не лишенной все же своего достоинства, сделал принудительную прививку энергии. В этом деле он столько же следовал своей натуре, сколько исторической необходимости. И только потому, что в русском народе бурлили большие силы, требующие выхода, только поэтому петровское дело увенчалось успехом. А. Н. Толстой в высокохудожественной форме показал, что этот успех нужно видеть не в готовом совершившемся счастье, которое, конечно, было еще невозможно, а в подьеме народной энергии, в пробуждении народных талантов, в зародившемся буйном движении разнообразных сил. Часто эти движения не были даже согласованы друг с другом, часто они сталкивались и мешали друг другу, часто они вообще не знали, куда себя девать. Да и сам возбудитель этого движения сплошь и рядом был беспорядочен и противоречив, отражая в себе всю беспорядочность и сложность происходящих народных сдвигов. В этом смысле Петр является фигурой большого философского обобщения. Вокруг него, возбужденные им, влюбленные в него или ему сопротивляющиеся, разворачиваются молодые силы русского народа, и, несмотря на всю хаотичность событий, все они чрезвычайно гармонично отражаются в личности Петра. Поэтому ни в одном месте роман не производит впечатления дисгармонии или трагического разрыва частей. Меншиков, например, всегда стоит в фарватере темы А. Н. Толстого и тогда, когда он со шпагой бросается на стены Шлиссельбурга, и тогда, когда он передает Петру любовницу, и тогда, когда берет взятки. С точки зрения обычной морали, он недостаточно чистоплотен и высок. С точки зрения же нашего знания, окрашенного и оживленного рассказом А. Н. Толстого, иначе и не может быть: сила общественных сдвигов в молодом русском народе в то время была, конечно, гораздо больше силы какой бы то ни было нравственной традиции. Именно поэтому так правдиво и жизненно в романе Петр I не только требователен, но и великодушен.
И по этой же причине нельзя ценность героев романа А. Н. Толстого измерять только нравственными мерками. Или можно сказать иначе: великая нравственная сила заключается в самом факте человеческого пробуждения, в той замечательной экспрессии, с которой старая Русь расправила свои неожиданно могучие национальные крылья. Именно поэтому мы любуемся каждым событием.
Девки сразу стали смелы, дерзки, придирчивы, Подай им того и этого. Вышивать не хотят" (Буйносовы).
"Петр все больше жил в Воронеже или скакал на перекладных от южного моря к северному".
"Лапу! (Обернувшись к Петру, закричал Жемов диким голосом.) Что ж ты! Давай!"
"- Петр Ликсеич, вы мне уж не мешайте для бога, - неласково говорил Федосей, - плохо получится мое крепление - отрубите голову, воля ваша, только не суйтесь под руку...
- Ладно, ладно, я помогу только...
- Идите, помогайте вон Аладушкину, а то мы с вами только поругаемся".
Русские люди у А. Н. Толстого не боятся жизни и не уклоняются от борьбы, хотя и не всегда знают, на чьей стороне правда, и не всегда умеют за правду постоять. Впереди у русского народа еще много десятилетий борьбы и страданий, но и сил у него так много, что ни в какой порядок он не может их привести.
Последние строчки второй книги такие:
"Федька Умойся Грязью, бросая волосы на воспаленный мокрый лоб, бил и бил дубовой кувалдой в сваи".
Между этой терпеливой и еще мучительной энергией Федьки и страстной, буйной, нетерпеливой силой Петра все-таки проведена в романе прямая и, в сущности, жизнерадостная дорога. Автор не скрывает многих темных сторон жизни русских людей, не скрывает он и темных сторон Петра, но он прекрасно умеет глядеть на это прищуренным ироническим взглядом, иногда даже и осуждающим, но всегда умным и жизнерадостным. Даже Буйносов, для которого дела царские вообще недоступны, и тот, обращаемый в шута, оскорбленный как будто в лучших чувствах, и тот находит для себя место, пусть даже и шутовское: он сам изобрел и изготовил мочальные усы и при помощи их выполняет свое маленькое, но все же общественное дело, имеющее, очевидно, некоторое значение в том хаосе рождения, в том беспорядке творчества, которые сопровождали петровскую эпоху.
На этом фоне просыпающегося в борьбе народа фигура Петра, человека больших чувств, предельной искренности и высокого долга, становится фигурой почти символической, вырастает в фигуру большого философского обобщения. Он в особенности хорош и трогателен после нарвского поражения, когда действительно от него требуется высота души и оптимизма вождя. Но и на каждой странице романа Петр стоит как выразитель самых мощных, самых живых сил русского народа, всегда готовый к действию, к учебе, к борьбе.
Недостатки сюжета, психологической неполноты, исторической неточности все это теряется в замечательно бодром и глубоко правдивом действительно прекрасном пафосе художественного видения и снтеза.
Художественный оптимизм автора, украшенный ярким, красивым и немного ироническим словом, огромная сила воображения, буйная страстность в чередовании картин эпохи, стремительный бег мысли и полнокровное мощное движение - вот что делает книгу А. Н. Толстого неотразимо привлекательной. В ней реализм действительно является реализмом социалистическим в самом высоком и полном значении этого слова, ибо трудно себе представить описание исторических деятелей и событий, которое было бы так наполнено опнятными и близкими нам ощущениями движения, веры, энергии и здоровья. Это редкая книга, которая в одинаковой сильной степени и русская, и советская.
РАЗГОВОР С ЧИТАТЕЛЕМ
Приступая к "Книге для родителей" я всегда отдавал себе отчет в трудности этой задачи. Собственно говоря, книга имела практическую цель: помочь советской семье в постановке и решении воспитательных задач, но я хотел, чтобы эта цель была достигнута художественными средствами. Я знал о небольших методических брошюрах для семьи и знал, что эти брошюры до семьи почти не доходили, а если и доходили, то производили слабое и малодейственное впечатление. Неудача их обьясняется многими причинами, главным образом неглубоким политическим охватом вопросов воспитания и сухостью методических советов. Мне казалось, что художественные образы должны гораздо сильнее воздействовать на широкого читателя - отца и мать, должны гораздо более возбуждать активную мысль и гораздо сильнее привлекать внимание родителей к проблемам советского воспитания.
