Вся вселенная TRANSHUMANISM INC.: комплект из 4 книг - Виктор Олегович Пелевин
Последнюю фразу Няша произнесла слегка виновато и улыбнулась. Но как только она улыбнулась, что-то произошло с ее лицом – из полноватой и чуть прыщавой провинциалочки она превратилась в веселую амазонку, и ее невыразительное форменное платье показалось Ивану очень стильным.
– Тогда сажусь на хвоста, – сказал Иван. – Спасибо.
В дороге в основном молчали. Няша дичилась, Иван волновался – но насмешливо кривил рот и жевал соломинку. Наконец телега спустилась по черному каньону Тверской и остановилась на краю огромного пустыря перед Кремлем. Дальше начиналась пешеходная зона.
Иван с Няшей слезли с телеги, расплатились и пошли по вытоптанной жухлой траве в сторону черного зиккурата «Москвы», на фасаде которого уже горел трехмерный экран.
– Манежка, – сказала Няша.
Манежка… Как хорошо, что этому утоптанному полю вернули его древнее название… Мысль была сентиментальная и не совсем обычная для Ивана.
– Встанем впереди и с краешка, – сказала Няша, – поближе к Кремлю.
– А чего так? – спросил Иван. – Отсюда лучше видно.
– Увидеть можно и в огментах, – ответила Няша. – Люди сюда не смотреть ходят, а сердце раскрыть. У стены чувства сильнее. А дома Гоша все глушит. Проверено.
Иван не слышал прежде такой вариации на тему ГШ-слова – похоже, Няша обитала в субкультуре, о которой он не имел понятия.
Публика на Манежке собралась разношерстная – курсанты претория в черных комбезах, охотнорядцы, игуменитарии в промо-рясах с рекламой, приезжие помещики в дворянских картузах, барышни в разноцветных платьях-колоколах, раздуваемых приятным ветерком. Было много детей. Одним словом, праздник…
Няша взяла Ивана за руку и повела его сквозь толпу. Ивану нравилось прикосновение ее твердой маленькой ладошки – он только жалел, что упустил момент первым взять ее за руку, чтобы было по-мужски. Ветерок отдавал навозом и горелым можжевельником, и, пока Няша вела его за собой, Иван несколько раз прикрыл глаза, представляя, будто идет по деревенской улице.
– Вот здесь, – сказала Няша.
Она остановилась примерно посередине между закопченным углом «Москвы» и белой кремлевской стеной. Вокруг было много сердомолов – парни в галифе, щегольских лаковых сапогах из крокодиловой кожи, черных шелковых косоворотках и кепках с белым андреевским крестом. Сердомолки носили подчеркнуто асексуальные бесформенные платья, как Няша – и, конечно, выглядели в них более чем сексапильно по контрасту с гламурной модой, давно уже натершей всем глаза… Или, может быть, форменные платья просто напоминали о порнухе, где каждый третий клип был про школьниц-сердомолок, раздвигающих немолодые плохо бритые ноги среди плюшевых заек и мишек.
У сердоболов была своя эстетика, не пересекавшаяся с тем, что изо дня в день советовала Афа. Представив себя в крокодиловых сапогах и черном шелке, Иван ощутил странное удовольствие. А что, вполне…
Над толпой поднялась кумачовая лента с надписью:
СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЕ ЕВРАЗИЙСКИЕ РЕВОЛЮЦИОННЫЕ ДЕМОКРАТЫ-ОХРАНИТЕЛИ (б)
Лента была такая длинная, что напоминала китайского дракона на палках – вроде тех, которых носят по Китай-городу на восточный Новый год. И держало ее не меньше десяти человек – но все равно на расшифровку символа (б) не хватило места. Впрочем, все и так знали.
– Здесь Дух дышит, – сказала Няша.
– Какой?
– Святой слэш русский, – ответила Няша. – Как в сказках…
Иван поморщился, но решил не возражать.
– А почему, кстати, вас называют «сердобол-большевики»? – спросил он, кивая на кумачового дракона. – Правильно ведь будет «сердо-большевики». Или «сердоболы». Получается, «б» два раза расшифровывают.
– Хорошее слово не грех и повторить, – улыбнулась Няша и чуть сжала ладонь Ивана. – Смотри уже… Начинают…
Иван поднял глаза на экран.
Там появилась картинка – улан-баторы, сердобольская конная гвардия, оставшаяся после парада. Красные шелковые халаты. Шлемы с длинными красными хвостами. Грозно и красиво.
Уланский строй стоял совсем рядом, на Красной площади – и Иван понял, откуда долетало конское ржание. Камера снимала всадников с точки ниже человеческого роста, и строй нависал над зрителем. Над шлемами видны были белые зубцы кремлевской стены.
Оркестр заиграл веселый и страшноватый военный марш – одну из тех мелодий, под которые люди, верящие в распятого бога, ходили когда-то на рандеву с картечью. Задолго до чипов. Задолго до банок. Задолго до карбоновой эры. Как свежо, должно быть, было на земле! От живших тогда остались только битые артефакты да кости, а музыка словно вчера написана, и до сих пор от нее томится и вздрагивает сердце. Кажется, вот прямо сейчас откроются раззолоченные двери – и то ли мазурку танцевать, то ли в бой…
– Тотлебен, – прошептала Няша.
– Тот – это какой? – спросил Иван.
Няша засмеялась.
– Музыка так называется.
Строй улан разделился, и в просвете возник розовый как заря мавзолей – наш трижды отстроенный заново храм, как пели в сердобольском гимне. Трибуна была еще пуста, но на брусчатке перед караулом уже стояла вереница конных лафетов, затянутых красным шелком.
Экран переключился на камеру дрона, висящего у дверей мавзолея. Они открылись, и заиграла другая мелодия – тоже военная, но уже гораздо более конкретная, без всякого намека на мазурку.
– Марш Преображенского полка, – сказала Няша.
Четверо гвардейцев бережно вынесли на скрещенных палашах хрустальную банку с плавающим в зеленоватой жидкости мозгом – и поставили ее на лафет. Дрон спикировал к банке, чтобы дать крупный план.
– Ленин! – объявил над площадью диктор. – Великий Ленин, чей мозг продолжает жить с нами и сегодня – в наших мечтах и надеждах, в нашем запредельном евразийском хотении справедливости, воли и правды!
Первый лафет тронулся, и сразу же в дверях появилась следующая четверка с палашами. По их напряженным лицам было видно, что этот груз тяжелее.
– Сталин! – пророкотал диктор. – Из-за вредительства контрреволюционных элементов, проникших в партию, его мозг не сохранился, но мы гордо возрождаем его в виде гранитного символа… Рисунок извилин восстановлен по материалам вскрытия…
Дрон дал крупный план другой банки, где покоился грубовато высеченный из розового гранита мозг, залитый чем-то желтым.
– Камню не нужен бальзамический раствор, – продолжал диктор. – Микропамятник гению человечества плавает в вине «цинандали», которое вождь очень любил при жизни… Символ величия в символе радости, разве это не прекрасно? Как и Ленин, Сталин живет в наших сердцах…
Лафет с «цинандали» тронулся, а в дверях мавзолея уже появилась новая четверка гвардейцев с палашами…
– Босой, туман нужен?
Услышав слово «туман», Иван от неожиданности даже выпустил Няшину ладонь – и отвлекся от трансляции. Няша, похоже, ушла в сопереживание так глубоко, что ничего не заметила. «Босой» означает, что сапоги не сердобольские. Ну да, есть такой грех…
Рядом стоял молодой сердобол с изможденным лицом. Курильщик, понял Иван, причем заядлый.
