СНТ - Владимир Сергеевич Березин
Наконец она спросила, не печалит ли его происходящее сейчас. Это был лишний вопрос, она сразу это поняла, с запозданием посмотрев на часы. Если он просто скажет «нет», то она успеет добежать до станции как раз к 20:30.
Старик посмотрел в черноту окна и вдруг сказал:
– А я был предупреждён. – И продолжил, отвечая на растворённое в воздухе недоумение: – Это ещё там, на барже. Мы стали совсем доходить. Воду из охладительного контура мы давно выпили, собранного на брезенте конденсата не хватало, и я понимал, что пора. Нам помогала усталость – какое может быть отчаяние, когда такая усталость.
Мы с Филиппенко смотрели на закат, очень, знаете ли, красиво. Филиппенко вообще до срочной моря не видел. И тут у меня за спиной со скрежетом открылся люк, и на палубу кто-то вылез. Я сперва думал, что это Воронов, он был пободрее прочих. Я не сразу повернулся, а кто-то встал рядом и тоже смотрит вдаль. Я повернулся и вижу – какой-то незнакомый, нас тут четверо, а этот – пятый. Мы сначала даже не удивились. Филиппенко этак неприветливо спрашивает его: «Что вам здесь надо?»
Было бы больше сил, мы бы шарахнулись в сторону, а так просто смотрим на него. Совершенно обыкновенный человек, должен вам сказать. Роста среднего, худощавый, бритый. Только глаза особенные, весёлые и добрые, как у детского врача. И ещё на нём куртка с нашивками, только застёгнута справа налево. Так женщины застёгиваются да ещё, по слухам, дьявол. Это меня почему-то удивило больше всего. А пока мы разглядывали друг друга, я мигнул, гляжу – куртка у него уже застёгнута правильно. Я бы сел, если б уже не сидел на палубе. Ну, бывает, думаю, вот уже галлюцинации.
Гостью заполнил страх – она пила чай с сумасшедшим. Кажется, правда, тихим сумасшедшим. Сколько она видела таких – уфологов, исследователей аномальных зон, людей, находивших шифры в детских стихах и знаменитых романах. Но кажется, он не собирался её убивать после того, как расскажет тайну.
А старик продолжал:
– Мы с Филиппенко так заорали, что на палубу вылезли Воронов с Кашиным.
«А, – говорит незнакомец, – все в сборе». – Он протянул руку, и перед нами возникли четыре миски с макаронами по-флотски.
Я, помню, ещё товарищей по рукам бил, чтоб не налегали. Я после войны, мальчишкой, настоящий голод испытал, помню, что сразу есть нельзя.
А он будто мысли мои прочитал, говорит:
– Вам можно.
Тут у меня начали сомнения закрадываться. Понимаю я, что еда эта ненастоящая.
А он как бы снова угадывает моё соображение и говорит:
– Ну да – ненастоящая. Но ощущения будут такие же. Настоящую вам нельзя: не буду вам долго объяснять про пространственно-временной континуум и прочие сомнительные штуки. Но дело в том, что ничего материального я вам предложить не могу. А могу только подбодрить.
– Ну и то дело, – соглашаюсь.
А он продолжает:
– Мы, ваши потомки, очень в вас заинтересованы, потому что дело не только в вас, а в примере вашем.
– Может, машину нам почините?
– Нет, и машину нельзя, – говорит пришелец. – Да я и не умею, не поверите. Вы на таких гробах по морю ходите, что это у нас оторопь вызывает. Я бы и радио вам не починил, потому что в этой ламповой технике ничего не понимаю. Но дело не в этом: нельзя столько изменений в нашем прошлом производить. А наше прошлое – это вы и есть. Но вы не тревожьтесь, всё должно быть хорошо. Всё от страха происходит.
Ну про это я, положим, читал у французского человека Алена Бомбара. Он, если вы помните, океан в лодке переплыл и солёную воду пил – правда, понемногу. И в той книжке, которую я читал, он всех успокаивал, дескать, умирают не от голода и жажды, а от страха.
А гость наш мне головой кивает: соберитесь, мол, силы экономьте, но не распускайтесь. Я вас специально пришёл поддержать, потому что помощь близка. И, забегая вперёд, был прав – как раз наутро нас американцы заметили. И очень вовремя, потому что вычерпывать воду у нас уже сил не было и лишней недели бы мы не продержались.
А пока я этому пришельцу говорю:
– А как у вас там, в будущем? Голод победили?
Тот мне говорит, что победили, но не везде. Но и там, где победили, толстых много, с ожирением борются, телефонизация повсеместная, медицина небывалых высот достигла и всё такое. Но тут же и одёрнул себя: проблем, говорит, много, что я вам врать буду. Или там пафосные цитаты приводить.
Ну, я спрашиваю:
– Значит, там у вас коммунизм-то построили наконец?
Тут он скривился и говорит:
– Вы лучше об этом не думайте. Не надо вам этого. Главное – семья, дети. Этого держитесь, а лозунгами себе голову не забивайте.
И так он это сказал, что я раз и навсегда для себя вывел: никакого коммунизма в будущем нет. Так что потом и разочарований у меня не случилось, предупредил меня этот человек. Может, это главное, о чём он предупредил.
* * *
Гостья вздохнула и вдруг поняла, что диктофон ничего не пишет. Она сама случайно нажала кнопку, но печали в этом не было: всё равно это было лишней частью в интервью.
Да это и хорошо, старик выжил из ума, что с ним спорить. Она натянула сапоги, стукнувшись о стену прихожей плечом, и выпала из подъезда на улицу. Невдалеке протрубила электричка, и пришла досада опоздания – но нет, поезд шёл в другую сторону, прочь от большого города. Если поторопиться, она успевала на 21:02, что шёл почти без остановок.
(птичка)
В чужбине свято наблюдаю
Родной обычай старины:
На волю птичку выпускаю
При светлом празднике весны.
Александр Пушкин
Когда Раевский шёл с женой к дачному посёлку от станции, вдруг началась метель. Они попали в метель из опавших листьев. Ветер бросал их в лицо, крутил вокруг, и чужие дачи от этого казались праздничными и ненастоящими, как городок внутри волшебного шара.
Жена предложила опоздать, потому что ненавидела совместные дни рождения, где крутят кино из воспоминаний о прошлом и все произносят типовые пожелания имениннику.
«Всё это лучше сказать за столом, а не в камеру, –
