Не знаю - Екатерина Владимировна Чиркова
* * *
Дерзость правит, слова «невозможно» не существует.
– Эти игровые автоматы прикручены к полу, их невозможно снять.
– Угу, понятно. Ну, значит, приведем своего подрядчика, они посмотрят, как это сделать…
– Музыканты не могут полтора часа, не шевелясь, сидеть в яме, только для того чтобы в конце сыграть аранжировку вашего гимна. Это невозможно, они же живые люди, им нужно…
– Понятно, значит, войдут бесшумно перед своим номером, а после номера уйдут.
– Как бесшумно? Они же люди, у них ботинки, инструменты, и вообще это музыканты симфонического оркестра, как вы себе представляете, они, как тараканы, бесшумно разбегутся?
– Ботинки? Мы им дадим войлочные тапочки.
– Нам нужно забрендировать фасад.
– Но фасад нельзя брендировать.
– Почему?
– Ну, это историческое здание, и вообще…
– Понятно, возведем конструкции перед фасадом.
– Какие конструкции?!
– Ну вы же говорите – историческое здание, ничего крепить нельзя. Мы возведем конструкции и на них сделаем брендинг.
– Эй, вы чего разбираете-то конструкции? Через полтора часа начало мероприятия.
– Да там монтажник, который собирал куб, внутри остался. Не сообразил.
– Ну пусть сидит теперь внутри до конца, раз бестолковый.
– Да невозможно подключить, техника безопасности…
– Ладно, ладно! Разбирайте. Но быстро! Быстро! И собрать обратно не забудьте!
А вот пятьдесят разнорабочих поднимаются на туры – монтажные башни – с рулончиками сантиметрового скотча, чтобы чистить им – приклеил-отклеил, приклеил-отклеил – тридцатиметровый экран.
– Ну можно хотя бы скотч пошире взять?
– В инструкции к экрану указан именно этот скотч, именно такого размера. И к тому же мы его уже скупили по всей Москве. Куда его теперь девать?
В офисе богатого загородного клуба меня запирают в кабинете директора, пока я лично не прогарантирую или не уплачу перерасход по фуршету на тысячу человек. Я бегу через окно второго этажа. Как? Ну если интересно, на досуге наглядно покажу. Но вряд ли это вам пригодится.
А теперь я сопровождаю с корпоратива на экзотическом острове труп одного из сотрудников клиента – местные наркотики не зашли. Предстоят еще разборки со страховой.
– Паша, вы поставили задачу верблюдам?
– Да, конечно, верблюды заряжены и ко всему готовы.
…Видеоинженер полтора часа висит с обратной стороны экрана. Модуль – один из квадратов, из которых экран и состоит, – отходит, и изображение пропадает, черный квадрат прям посередине. И вот он держит его руками, сам при этом вися на честном слове.
…Звезда в полном не в себе теряет равновесие и падает со сцены прямо в зал – публика в восторге несет звезду на руках.
…В элитном модном клубе протекает крыша и льет с потолка, никто не замечает.
После, когда окончен демонтаж, я добираюсь до дома, залезаю в ванну и засыпаю. Просыпаюсь в пустой холодной ванне, вода остыла и вытекла.
Так проходит пятнадцать лет.
* * *
Где-то между ночными монтажами, сайтами знакомств и сеансами психотерапии я встретила нового мужа.
Понимание – счастье. Умиление – счастье. Неуязвимость – счастье. Мир и покой – счастье.
Пятница, вечер. Передо мной в очереди в кассу местного «Светофора» – молодой высокий парень в трикотажных шортах и растянутой футболке. Бутылок двенадцать водки, бутылок десять шампанского, пачка копченого сыра, банка жвачки и коробочка конфет.
– Закуски не перебор?
Ухмыляется. На носках надпись: «Жизнь одна, торопись грешить».
Выкладываю вслед за ним бумажные полотенца, туалетную бумагу, два пакета молока, пакеты для мусора и пакеты для собачьих какашек.
Тихие вечера, мир и покой.
Выбирая между сексом – всегда искренним и нежным, но не всегда удачным – и совместным чаем в обнимку, с разговорами, с хорошей музыкой, мне так хочется танцевать иногда, смотри, что я нарисовала, послушай, что я спел, – мы всё чаще выбираем второе.
Вчера я снова повстречала Викентия на велосипеде. Нет другого человека, которого я так же часто встречала бы случайно в самых разных точках центровой Москвы. Викентий – деятель современного искусства, художник, перформер, акционист, скульптор, музыкант. Я знаю это из интернета, сам он на вопрос: «А ты чем занимаешься?» – обычно отвечает: «Да так, разным». В интернете я первым делом наткнулась на статейку о том, что Викентий У. – российский скульптор-инвалид без рук, выгрызающий свои произведения зубами. Эта биография – одно из произведений. Автофикшн.
Прямо как этот роман.
У Викентия совершенно ассирийское какое-то лицо, длинные агатовые глаза, обрамленные богатыми ресницами, словно нарисованные брови и тонкий крючковатый нос – всё будто с древних мраморных барельефов из нимрудского дворца, обнаруженных британскими археологами в 1856 году во время раскопок в Ираке и раскрашенных ими в соответствии с викторианскими представлениями о прекрасном. Выражение на этом лице всегда нарочито невозмутимое. С таким же невозмутимым видом он неказистым и наглым недорослем расхаживал по пляжу лет тридцать пять назад, когда мы оказались в одной подростковой компашке на Черном море. Не меняя выражения лица, он как-то раз во время вечерних посиделок хапнул за грудь пятнадцатилетнюю Софию, красотку и главу нашего временного каникулярного сообщества, со словами: «Что за материальчик? Симпатичный». За что тут же получил в глаз.
Вопросы он задает исключительно в лоб: «Ты куда идешь? Рисовать? Это что, по программе “Московское долголетие”? Ну а чё, нам лет-то сколько. А что, родители живы? Это ж, если нам по полтосу, сколько ж им? В уме еще?»
При каждом нашем случайном столкновении я театрально развожу руками, натянуто хохочу и выдаю реплику типа: «Ну никого чаще, чем тебя, не встречаю случайно на улице!» На что он приподнимает красивую бровь и отвечает: «Ну не знаю, что на это сказать, я к этому не прилагаю никаких усилий». После обмена репликами, приличествующими случаю и степени – самой шапочной, несмотря на длительность, – знакомства, он снова поднимает брови и сообщает: «Не вижу больше поводов для продолжения разговора. Пока».
Бодро осклабившись и махнув рукой: «Давай, дескать, пока» – я продолжаю свой путь. Он исчезает за углом на своем велике. Малый Златоустинский, весь в поворотах, как старинная телефонная игра «Змейка». Тут был Златоустовский монастырь, от которого остался один двухэтажный корпусок с кьюар-кодом на плакате и
