Профессия – лгунья - Зоя Геннадьевна Янковская
Мы долго молчали. Я уныло мешала свой остывший кофе.
— Н-да, ну ты философка. Так нельзя работать, — сказала Татьяна, — Надо искать и приятные моменты в работе. У меня, например, три любовника. Всех их я дою все пять лет, которые я здесь. Это очень греет душу.
— Вчера я уговорила гостя заказать фрукты, — продолжила я, — Потом выпросила у него три бутылки вина. Пила и бегала в туалет всё выблевать. Но алкоголь быстро всасывается. Сегодня болит печень от этих помоев. За все заказы я получила пять тысяч ен. И теперь мне, конечно, ничего не остаётся, как убеждать себя, что эти деньги дороже моего здоровья.
У Алевтины зазвонил телефон:
— Да? Это ты, любовь моя! — сказала она по-японски сладким, необычайно высоким, совсем не своим, голосом, — Твоя Алевтина плачет, хочет увидеть свою любовь! Во сколько приедешь? Хорошо, в шесть. Но по пути купи мне то платье с бретельками и таблетки для похудения. Если ты не купишь своей девочке таблетки для похудения, она умрёт от горя. Да… Я тоже целую. Береги себя.
Она выключила трубку и вдруг уже своим низким голосом с хрипотцой спросила меня:
— Жалеешь, что сюда приехала?
— Нет, не жалею, — сказала я, — Всё-таки я закаляюсь, расту, хотя и черствею одновременно.
— Когда-нибудь ты поймёшь, как велика цена денег. Сейчас ты утопаешь в своей сентиментальности, но со временем всё поймёшь, — сказала со снисходительной улыбкой Алевтина.
— Я знаю, что она велика. Но не выше психического и физического здоровья, и многих других вещей. С чем ты просыпаешься и засыпаешь? — спросила я.
— При чём здесь это? — удивилась она.
— Просто ответь мне.
— Я просыпаюсь с пустотой. Всегда, — сказала она, прекратив улыбаться.
— У тебя много денег, но ты просыпаешься и засыпаешь с пустотой. И после этого ты будешь утверждать, что деньги важнее всего?
— Да, — не задумываясь, ответила она, — Пустота, но деньги. Это мой безусловный выбор. Я тут физически не вкалываю. Хожу по ресторанам, езжу в «Диснейленд». Так что, я уж лучше потерплю эту работу.
— Ничего, — сказала Татьяна, — Когда у тебя здесь появится какой-нибудь чувачок, пустота пройдёт, Алевтиночка.
— Ну нет. Я не сплю с клиентами.
«Как пройдёт пустота, если любого мужчину, даже за пределами клуба, где угодно, вы будете видеть не иначе, как клиента, из которого надо вытрясти побольше денег?! — думала я, глядя на них, — Даже если он будет с достатком, всё равно всегда будет мало. И всегда будут сомнения, а нельзя ли найти побогаче».
— Единственное, что даёт мне утешение, что я живу в этой промозглой пустоте временно, — сказала я, поднимаясь из-за стола.
— Ну, пока, философка! Борись, меньше думай, и жить станет легче, — сказали они мне на прощанье.
Гнусно было на душе после этого знакомства. От осознания своей причастности к этому уродливому миру с искажённой системой ценностей я чувствовала себя грязной. Мне казалось, что в моих мозгах уже тоже произошли те непоправимые метаморфозы, которые случились с этими женщинами. Пустота, но деньги… Это был выбор тысяч Алевтин и Татьян, продавших, расплескавших свои души в Японии. Алевтина бравировала тем, что не спала со своими клиентами. Но для того, чтобы в душу попала проказа, не обязательно было вступать с клиентами в интимные отношения. Неизбежно каждую, которая приезжала заниматься этим бизнесом, посещала мысль о нравственном падении. А дальше остаётся выбрать, слушать эту мысль или гнать от себя. Большинство выбирали второе и приезжали в Японию в качестве хостесс снова и снова.
Это была удобная жизнь. Мы не тратили денег на еду. Нам приносили угощения клиенты. Для Хисащи принести нам продукты тоже было благородным жестом помощи. Впрочем, скоро мы и в продуктах перестали нуждаться. Мы вообще не стали готовить, ведь почти каждый день кто-нибудь приглашал нас в ресторан или кафе. Внешне это действительно была удобная, ленивая жизнь почти без затрат, а только с накоплениями. Если не говорить о неокупаемых душевных затратах.
На наших глазах девочки филиппинки, которые приезжали впервые, юные и наивные, с растерянным чистым взглядом, за несколько месяцев превращались в настоящих акул хостинга, лживых и циничных. С напряжённым сканирующим взглядом, вульгарным смехом и наглыми манерами. Нельзя было не заметить этого скоротечного разрушения в мозгах, но каждая из них говорила: «Я приехала сюда за деньгами, которые в корне изменят мою жизнь». И никто не смел судить их, измученных нищетой. У Нины были руки восьмидесятилетней старухи. Ей было всего двадцать три года. В семье, где росло одиннадцать детей, она была старшей. С утра до вечера она стирала на реке одежду своим десяти братьям и сёстрам. Ладони её были так истёрты, как если бы это была кожа, пострадавшая от ожога. «Мне бы подкопить денег, чтобы уйти из дома», — говорила Нина.
О большем счастье она и не мечтала. Аира, благодаря своему любовнику, оперилась куда больше. Она кормила всё своё огромное семейство. Ездила домой каждые полгода, но клуб умудрялся ей делать визы в кратчайшие сроки. Так были в ней заинтересованы. Дома на неё молились. Она кормила своих родителей, братьев и сестер, и оплачивала лечение в стационаре больным деду и бабушке. По окончании контракта девушки всегда везли домой до смешного много сладостей, как в Советском союзе в восьмидесятые годы наши моряки везли заморские сладости своим детям.
Другое дело, разбогатевшие хостесс вроде Алекс и Свит. Они могли почивать на лаврах своей былой популярности у клиентов, ведь накопления их позволяли им остановиться, но они уже не могли этого сделать. И зарабатывали деньги ради денег. Один из гостей подарил Свит огромный, необычайно красивый, букет цветов. Она была в бешенстве: «Что ты тут сопли распускаешь? Мне нужно золото!». И выбросила цветы в урну. Только алчность и воспалённое самолюбие руководили ими. А самолюбием руководил клуб, который неусыпно следил за тем, чтобы каждая была в курсе успехов другой, испытывала зависть и вступала в соперничество с ней.
В клубе филиппинки красовались в блестящих топиках и плавках. Когда Момин увидел, что я в шортах, рассвирепел, страшно
