Отец лжи - Володя Злобин
Может, он просто был.
Страшно. Хочется остаться в стакане, накрытым хлебом.
Всего через несколько часов придётся столкнуться со всеми пророчествованиями Локтя. Встреча неизбежна и это делает её невыносимой. За "невыносимо" находится то, чему нет ни имени, ни свидетеля; невысказанный ужас, приходящий из места, которое открывается только в одну сторону.
И способ запечатать его тоже один.
Закрыть глаза. Перевернувшись, уколоться о крошку. Открыть.
Как, уже утро?
Впервые не нужно проверять телефон. Он хочет ожить, подползти, расширить зрачки страхом пришедших сообщений. Не в этот раз, телефон. Ты больше не нужен, свети в подушку. Без тебя ванна снова ванна, где раковина весело встречает тугую струю.
На кухне мать домывает посуду. В холодильнике пиала пельменей. "Отцу", – спохватившись, отнимает мать. На столе молоко, хлопья, два бутерброда с сыром. Один не доесть, тоже оставить отцу, который, выпив вчера, проснётся поздно, после всех. А значит можно, не боясь, зайти в комнату родителей, взять из вазочки ключи и открыть сейф. Там документы, немного денег, бутылка и пистолет.
Пистолет взять себе. Бутылку сегодня возьмёт отец.
Он тяжело сопит, закутанный в одеяла. Медленно поднимается и опускается белая огнедышащая сопка. Как в детстве хочется залезть на неё, тоже подниматься и опускаться. Изнутри будет идти душное сонное тепло. Разомлеешь, во сне привидится слоник. Он ласково обовьёт хоботом, и хочется заплакать – сейчас, всего через десять лет, другие заботы, другие сны.
Может, лечь рядом? Обнять, никуда не ходить. Отцовского тепла хватит на всех. Он готов любить, а с этим чувством нельзя оставлять одного.
Сопка опять заворочалась. Что за сны она видит? О собственном могуществе или бессилии? Никто не знает. Ни про кого на этом свете ничего не угадать.
Отец... любимый отец. Ты потому сильный, что не имеешь власти.
Мать стоит в коридоре, наблюдает за одеванием. Наверное, в нём есть что-то от детства, когда ребёнок пытается сделать всё сам, у него немного не получается, он торопится и не получается ещё больше. В подростке видна эта самостоятельная детская торопливость, поэтому ботинок не сразу налезает на ступню, поэтому не сразу сходится молния. Мать любуется прошедшим детством, ей хорошо, но она не знает, что сейчас, прямо в этой прихожей, навсегда проходит что-то ещё.
Этого не видят её глаза. Не чувствуют покрасневшие от воды руки. Они сами повязывают шарф, нежно оглаживают плечи. Обычно на это злишься, но сейчас хочется уткнуться в живот, где больше никогда не поместишься. Прижав к себе, мать неловко расцепляет объятия:
– Иди, опоздаешь.
Может, сказать ей? Если кто и поймёт, то только мать. Ведь она обещала...
Дверь с лязгом захлопывается. Звонить – зря разбудить отца. Ему и так скоро вставать.
До школы всё та же сотня шагов. Впервые надо идти так, чтобы опоздать. Вот она, за ветками клёна.
