Сергей Юрьенен - Фашист пролетел
- Налей мне.
Он берется за бутылку со вздутым пузырем:
- Не уснешь на лекциях?
Она выпивает залпом, после чего вынимает из кармана и дает ему квадратик папиросной бумаги, во много раз сложенный лист, который насквозь пробит свинцовыми знаками препинания. Копия Приказа по институту...
За грубое нарушение учебной дисциплины, выразившееся в самовольной отлучке с селькохозяйственных работ, ОТЧИСЛИТЬ:
Студентку 1 курса АЛЕХНОВИЧ Елену Александровну.
Он поднимает голову.
Едок напротив смотрит в упор. Запавшими глазами.
- Что? - резко спрашивает Александр.
- Извиняюсь, конечно, но, - говорит едок, пытаясь скрыть отсутствие зубов, - вы кушать будете? Мне надо много кушать, мне легкие отбили, потом туберкулез развился... там...
Они придвигают ему судки.
Она закуривает, и с раздаточной сразу начинают кричат:
- Это для кого там закон не писан? Запрещено у нас, запрещено!..
Алёна затягивается еще раз, ищет глазами, куда ткнуть и виновато отдает сигарету едоку, который, благодарно кивая, осторожно гасит ее прямо в пальцах.
Они выходят на Круглую.
Прожектора выхватывают в центре площади из мглы огромный конус дождя вместе с квадратным Обелиском, который сходится на конус, увенчанный Орденом Победы. На углу улицы, где ее институт, круглые электрические часы, самоосвещаясь, показывают, что занятия уже начались.
Они успевают в отходящий троллейбус. Через несколько остановок, когда они уже сидят на заднем сиденье, она опускает голову ему на плечо. Нависающие над ними пассажиры скандализованы, но, защищая ее сон, он отбрасывает эти взгляды своими - исподлобными.
"Обсерватория". Конечная. Он перекладывает ее голову на спинку сиденья, еще раз отрывает билеты, и оба они возвращаются в этот мир уже на другом краю города, где в сумерках рассвета ревут взлетающие самолеты.
- Улететь бы сейчас куда-нибудь...
Троллейбус стоит. Они одни.
- Твои уже знают?
- Что ты! Сашок меня убьет.
- Называй его как-нибудь иначе, а? Папаша, батя, предок...
- Ладно. Прости...
- Или по званию. Он кто, полковник?
- В отставке. В министерстве он работает.
- В каком?
- Просвещения... Но делать ничего не будет.
- Почему?
- Принципиальный.
Пользуясь отсутствием водителя, Александр срывает очередную пару билетов. Когда он возвращается, она кивает на небрежно зашитое сиденье:
- Наш...
* * *
С одышкой от авосек, но их не отдавая, мама с порога:
- Где отец?
- Спит.
- Когда-нибудь впадёт в летаргический сон. Во сколько он пришел?
- По расписанию.
- Ну, а ты как? Не нашел работу?
- Нет.
Свалив тяжесть в кухне на пол, она показывает ему ладони, продавленные ручками авосек.
- Мне обещали тебя трудоустроить.
- Кто?
- Девочки. Передают тебе привет.
- Какие еще девочки?
- С которыми ты учился в нашей школе.
- Ты отваживала как "преждевременно созревших".
Слышать этого она не хочет:
- Все устроены, работают. Кормунина Оля из заводской столовой в булочную перешла, теперь мукой мы обеспечены. Зойка в "Прозодежде". Польские джинсы ожидают, отложит тебе пару. А Волкотруб в отделе пылесосов стоит, в "Хозяйственном". Хорошая девка стала! Муженек ее за длинным рублем погнался на остров Ямал. Сейчас бы гулять да гулять, так ребенок на ней. Пусть, говорит, заходит. В подсобку может тебя устроить. Холодильники распаковывать.
- Гвоздодёром?
- Что?
Он выбирает промолчать.
Она начинает чистить картошку.
- В молочном встретила - помнишь, когда мы ездили на водохранилище, лодка перевернулась, а потом ты глаза все пялил на даму в розовом белье?
- Не помню.
- Сынок ее на поросенка похож, ты еще говорил: "Как маленький Хрущев". Так тоже ездил поступать в Москву. В самый, говорит, престижный вуз. Как он там, МГИМО? МИМО?
- И мимо?
- Поступил. На внешнюю торговлю. Мать прямо светится от счастья. Ездить у меня будет, говорит.
- Будет. Но не у нее. У государства.
- А что в этом плохого?
- Я на государство работать не собираюсь.
- В концлагерь готовишься? Там заставят.
- Почему в концлагерь? У меня будет свободная профессия.
- Свободная... Ленин что сказал? Жить в государстве и быть от него свободным... Ой!
Порезавшись, мама подставляет палец под кран, сообщая, что раньше любая ранка на ней мгновенно заживала, а теперь...
- Давай почищу?
Мама отказывается, но он убеждает, ссылаясь на отца Маяковского, и, заклеивая пластырем, она уступает:
- Глазки только вырезай.
Цинически он ухмыляется, прозревая, что в ее уме ударение перепрыгнуло на "глазки". Они стоят плечом к плечу, спуская ленточки очисток в раковину, но ухо держит он востро.
- Как там твоя... Она мне знаешь, кого напоминает? Цирковую лошадку.
Лошадку так лошадку. Лучше, чем Надежда Крупская...
- Нормально.
- Не расписались еще?
- В ближайших планах нет.
- В дом-то уже вхож?
- Случай не представился.
- Что ж, семья не бедная, - говорит она с осведомленным звучанием. Понавезли из-за границ. Но счастья там большого нет.
- Ты откуда знаешь?
- Говорят...
Вот он, "Man sagt". Слухи, сплетни, пересуды. Молва. Категория неподлинного бытия, описанная Хайдеггером (в критическом пересказе товарища Ойзермана). Он полон экзистенциального презрения:
- Кто говорит?
- Люди.
- Где?
- Например, в гастрономе. Она ведь в Доме со шпилем у тебя живет? Там гастроном хороший. Снабжение нам не по чину...
- И что говорят в гастрономе?
- Папаша ихний раньше в штабе округа работал. Не только работу потерял, пришлось из армии уволиться...
- Почему?
- А то не знаешь...
- Про что?
- Что братец старший у нее в тюряге.
- И что с того?
- За изнасилование.
Все пустеет в Александре, включая пальцы, которые прерывают ленту кожуры. Мама бросает издырявленную белую картофелину в кастрюлю с водой. Отставляя раненый мизинец, берет облепленную землей.
Грязные брызги так и отлетают.
- При чем тут она?
- Конечно, не при чем. Разве я что-нибудь сказала?
- Так почему ты против?
- Я против? Я не против. Я все прекрасно понимаю. Первая любовь...
Тургеневская интонация вызывает у него назальный звук протеста.
- Только ты, сыночек, у нее не первый...
Он слышит свой голос:
- Какая разница?
И пропускает завершающий удар:
- Она в десятом классе гуляла с офицерами. Ну, и на какой-то вечеринке один сынок большого генерала...
Он пытается устоять, роняет нож, картошку. Упирается ладонью в чернеющую стену, косо роняет чуб.
- Сынуля? Что с тобой? Если любишь, люби! Разве я против? Гуляй, раз гуляется... На, понюхай! - сует пузырек. - Чего нос-то воротишь, мать отравы не даст!
Слезы глотая, он начинает смеяться.
Стоит и хохочет.
Потом, завершая с русской классикой, ныряет под кран, макушкой под холодную воду, струящую волосы...
Хорошо!
* * *
Из кабинета, где на портретах Ленин и Брежнев, вид на школу, в которую он ходил до девятого класса. Плюсквамперфектум. Отброшен назад.
Начальник КБ отправляется в командировку в Италию, лишнего времени нет:
- Что ж? Пусть погоняет юноша рейсшину. Если у партии нет возражений?
Парторг держит паузу. Выходящие на Долгобродскую стекла дрожат. Полированный стол отражает гнусность этого дня плюс крепкий подбородок, выбритый до синевы.
- Говоришь, восемнадцать?
- Восемнадцать.
Указательный палец:
- А зачем борода?
* * *
Машинку загнать? Путь в будущее. Она же мотор. Двигатель внутреннего сгорания по дороге отсюда...
Книги? Макулатуры не держим. Да и сколько дадут? Но вернулся с успехом. Потому что к "Женщине в белом" и прочим излишествам, сданным по рублю, в последний момент приобщил альбомчик с марками, обветшавший настолько, что отпали уголки. Случайный филателист, плохо выбритый и отечный, вынул из правого глаза черную лупу и вытер слезу: "Четвертной?"
Заодно и оружию скажем: "Farewell!"
Арсенал уложился в баварский портфель с рваной подкладкой. Через улицу и дворами, к дому, за которым свалка кокса, а в подвале Юлиан Вениаминович, он же Мессер, отпирает наглухо заделанную дверь под странным номером "88":
- Бункер мой...
Жестяной абажур сделан с помощью дрели, в дырчатом свете бабетты, культуристы и ангелы ада на мотоциклах - свастики и кресты вермахта. Хозяин садится и хлопает:
- Мой станок! Ну, чего там?
Изучая, откладывает на стеганое одеяло по одному. Клинки, вылезая, сияют. Большой палец с грязным и покореженным ногтем проводит по готике:
- Что тут написано?
- Будь больше, чем кажешься.
- Ясно. А этот что хочет сказать мне?
- Meine Ehre heist Treue. Мою Честь зовут Верность.
- Ясно. Жалеть-то не будешь?
- Не буду.
- Жениться решил? Смотри, не медли. Уведу. Сотни хватит?
- Спасибо!
- А обмыть? Если телки не выжрали... Во! Джамайка!
- Не буду. Мне надо успеть до закрытия.
