Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты

Среди этаго разговора послышались шаги по каменной лѣстницѣ, и подъ конвоемъ солдата показалась въ двери фигура Катюши. Она болѣе, чѣмъ въ первый разъ, имѣла видъ робкій и испуганный. Она подошла и покорно остановилась.

– Здравствуйте, Катюша, – сказалъ Нехлюдовъ, подавая ей руку. – Вотъ я выхлопоталъ свиданье съ вами кромѣ воскресенья и четверга.

– Вотъ какъ, – сказала она, подавая ему мягкую, вялую руку и не сжимая его руку и жалостно глядя на него своими раскосыми, добрыми глазами.

Смотритель отошелъ къ окну и сѣлъ тамъ. Нехлюдовъ сѣлъ у стола. Она не садилась, такъ что онъ долженъ былъ просить ее сѣсть. Она вздохнула и сѣла съ другой стороны стола.

– Вѣдь намъ надо переговорить много, – сказалъ Нехлюдовъ. – Вѣдь вы помните, что я сказалъ третьяго дня?

– Что вы сказали? – спросила она, точно вспоминая.

– Что я хочу жениться на тебѣ, – сказалъ Нехлюдовъ краснѣя.

– Помню, да, – сказала она. – Вы говорили. Только я не вѣрю. Зачѣмъ вамъ жениться на мнѣ?

Нехлюдовъ облокотился рукой на локоть, который выдвинулъ на столъ, чтобы быть ближе къ ней, и сталъ говорить тихимъ голосомъ, такъ чтобы слышала она одна, а не могъ слышать смотритель.

– Я обманывалъ прежде, прежде я былъ мерзавецъ. А теперь я не хочу обманывать, а хочу загладить свою вину передъ тобой. И только этимъ я могу загладить. Я уже говорилъ тебѣ. Не оскорбляй меня. Я уже довольно наказанъ. Вѣрь мнѣ и помоги мнѣ. Мы женимся, будемъ жить вмѣстѣ въ Сибири и, можетъ быть, ты будешь счастлива. Я по крайней мѣрѣ сдѣлаю для этого что могу.

Она слушала его, прямо глядя ему въ лицо, мигая своими длинными рѣсницами.

– Вѣришь ли ты мнѣ?

– Отчего же не вѣрить.

– Ну, такъ скажи мнѣ что нибудь.

– Что жъ сказать? – Она помолчала. – Попросите, чтобъ меня въ дворянскую перевели, – сказала она вдругъ, – а тутъ гадость. Еще спасибо – вы деньги дали, такъ я купила всего. Они лучше стали. И мѣсто мнѣ дали.

– Развѣ можно здѣсь покупать что нужно?

– Все можно. И чаю купила, и сахару, и табаку, и вина купить можно.

– Катюша, – сказалъ онъ робко, – не пей вино. Мнѣ совѣстно говорить это, но я знаю, что это ужасно дурно тебѣ.

– Немножечко ничего; вотъ если напиться, ну такъ.

– Нѣтъ, ты, пожалуйста, не пей, обѣщай мнѣ.

Она помолчала.

– А курить ничего?

– И курить нехорошо. Я самъ хочу бросить, но это еще ничего, но вотъ пить.... Пожалуйста, обѣщай мнѣ, что не будешь.

– Вѣдь скучно очень, – сказала она, – а тутъ развеселишься.

– Нѣтъ, ты обѣщай твердо.

– Что же, поклясться вамъ?

– Нѣтъ, просто обѣщай.

– Ну хорошо, ну обѣщаю. А вотъ что еще я васъ просить хотѣла. Ужъ вы, пожалуйста, не откажите; большое дѣло, – сказала она, улыбаясь.

– Да, непремѣнно сдѣлаю, если могу, – сказалъ онъ, радуясь и ожидая чего нибудь важнаго.

– У меня еще въ Нижнемъ подлецъ одинъ выбилъ зубъ. Видѣли? – Она подняла губу. – И такъ нехорошо теперь. У Якова Семеныча (Нехлюдовъ зналъ, что Яковъ Семенычъ былъ содержатель дома терпимости Розановъ) я вставила себѣ, а тамъ, въ Таганской тюрьмѣ, крючокъ отломился. Онъ золотой, и потеряла я его. А зубъ вотъ. Отдайте починить, голубчикъ, – сказала она опять и своимъ нечистымъ взглядомъ изподлобія взглядывая на него и доставая изъ за пазухи завернутый въ бумажкѣ зубъ съ однимъ крючкомъ.

– Хорошо, я отдамъ, починю. Но зачѣмъ это? – сказалъ Нехлюдовъ. – Проще такъ.

– Ну, нѣтъ, вы сами не полюбите.

– Хорошо, хорошо. Но вотъ что, Катюша. Я спрашивалъ здѣсь, нельзя ли книги передавать вамъ; мнѣ сказали, что нельзя, а что можно одно евангелье. Вотъ я привезъ. Почитай это, пожалуйста, почитай.

– Я читала, я знаю все.

– Нельзя все знать. Эту книгу читать – всегда все новое.

Опять у нея сдѣлалось испуганное лицо, и она, какъ улитка, ушла въ себя. Онъ хотѣлъ еще многое сказать, но, увидавъ это выраженіе, замолчалъ.

Они помолчали.

– Только вотъ что еще: у насъ у всѣхъ почти, кромѣ какъ у самыхъ послѣднихъ, свое платье. Это вотъ казенное, жесткое, гадкое, побывало Богъ знаетъ на комъ. Такъ здѣсь можно свое имѣть. Только чтобы бѣлое было. Все таки каленкоровое или хоть бумазейное. Такъ вы купите мнѣ, голубчикъ. А тутъ мнѣ сошьютъ.

– А ты сама развѣ не сошьешь?

– Ну, охота шить. Тутъ есть такія – шьютъ не дорого.

Нехлюдовъ обѣщалъ купить все что нужно, записавъ въ записную книжку подъ ея диктовку, – столько то бумазеи, столько то коленкору, нитки, пуговицы, шелкъ, потомъ чулки и башмаки.189 Его огорчило, что она не хотѣла работать.

– Отчего же самой не работать? – сказалъ онъ, – вѣдь скучно безъ работы?

– А съ работой еще скучнѣе, – сказала она. – У насъ одна дворянка, я ее за обѣдомъ видѣла, такъ она себѣ на подкладкѣ сдѣлала. Ей не велятъ, а она все носитъ

И она продолжала разсказывать о томъ, какъ эта дворянка переписывается съ каторжными, и одинъ ей свой портретъ прислалъ.190

– Катюша, я теперь уѣзжаю въ деревню и потому не увижу тебя въ эту недѣлю. Пожалуйста, сдѣлай то, что ты обѣщала мнѣ: не покупай вина и почитай, если можно, эту книгу, – шопотомъ сказалъ онъ, – я отмѣтилъ въ ней карандашомъ.

Опять лицо ея окаменѣло въ испуганномъ выраженіи.

Нехлюдовъ чувствовалъ, что въ ней есть кто то прямо враждебный ему, защищающій ее такою, какою она теперь, и мѣшающій ему проникнуть до ея сердца. A кромѣ того, что больше всего смущало его, это было то, что всѣ тѣ хорошія слова, которыя онъ говорилъ, выходили какъ то холодны и глупы и что такія холодныя и глупыя слова не могли тронуть ее. Но такъ какъ другихъ словъ онъ не умѣлъ, не могъ говорить, онъ говорилъ эти.

Смотритель всталъ и посмотрѣлъ на часы.

– Что же, пора?

– Да, уже время, – сказалъ смотритель, повелительно кивнувъ головой солдату и Катюшѣ.

Она встала. Нехлюдовъ пожалъ ей опять руку и сказалъ:

– Такъ, пожалуйста, сдѣлай о чемъ я прошу.

Она молчала.

– А я все куплю и привезу завтра.

– Такъ, пожалуйста, – сказала она оживившись.

– Завтра нельзя будетъ, – сказалъ смотритель, слышавшій послѣднія слова Нехлюдова, – завтра контора занята будетъ. Ужъ до четверга.

– Въ четвергъ меня не будетъ. А передать можно?

– То, что разрѣшается, можете передать мнѣ. Ну, маршъ! – и онъ махнулъ головой на солдата и арестантку.

Свиданіе нынѣшнее показало Нехлюдову, какое страшно трудное дѣло онъ хотѣлъ дѣлать, но это не разочаровало его; напротивъ, онъ чувствовалъ, какъ все увеличивались въ его душѣ жалость и любовь къ ней. Онъ зналъ, что въ ней есть искра Божья и что она можетъ разгорѣться, и зналъ то, что онъ, именно онъ можетъ разжечь ее и что для того, чтобы разжечь ее, ему надо было разжечь ее въ себѣ. И онъ191 невольно дѣлалъ это и чувствовалъ, что къ нему возвратилось теперь то настроеніе, въ которомъ онъ былъ 14 лѣтъ тому назадъ у тетушекъ, но только гораздо сильнѣе и серьезнѣе.