Александр Попов - Новая Земля
Начиналось утро, постепенно светало; месяц нырнул за скалистый горб сопки; на востоке несмело, серовато забелели облака. На снежные головы гольцов и скал легли первые солнечные паутины света нового дня. Капитан Пономарев закурил, подошел к стаду оленей, которых было просто тьма на пастбище. Они лежали кучками. Забеспокоились, завидя чужака, стали потряхивать чуткими ушами, вытягивать шеи, ловя сырыми трепетными ноздрями какие-то запахи. Капитан Пономарев погладил жесткую, росную спину оленя, на котором добирался в стойбище. Олень вздрогнул, вскочил с мягкого мха и, не взглянув на человека, величаво медленно отошел за соседнюю ель.
- Экий ты дуралей, - сказал капитан с нежностью. - Рассердился, что разбудил?
Олени стали приподыматься, вертеть рогатыми головами и коситься на непрошеного гостя блестящими перламутровыми глазами.
Он опустился на корягу и долго сидел на ней, размышляя о совершенно невероятном для себя - о том, чтобы навсегда поселиться в приглянувшейся ему Говоруше, никогда никем не командовать, а тихо, трудолюбиво жить. Просто жить.
К нему подошел Виктор и примостился рядом. Закурил. Они долго молчали, потому что невозможно и незачем было говорить, - всходило солнце. Оно как-то неожиданно, будто зверь, появилось в ущелье между двумя крутыми скалами, ударило в глаза яркими красными брызгами лучей - показалось, что бруснику раздавили в кулаке и прыснули в лица. Роса стала красно переливаться на каждом листе, на траве и хвое. Олени повернули головы к солнцу; трубно, властно заревел бык-вожак, высоко вскинув голову с ветвями толстых, мощных рогов. Стадо забеспокоилось и, погоняемое пастухом и ведомое своим величавым вожаком, тронулось в путь - к свежему, еще не топтанному ягелю клысоватой сопке за рекой; но к вечеру олени вернутся.
- Пойдемте, товарищ капитан, поищем Мишку, - тихо сказал Виктор. - Он, наверное, недалеко.
Капитан качнул головой так, будто уронил ее. Оба молчали. Шумно, с клацаньем раздвоенных копыт медленно удалялось стадо. Оно шло широким лавинным потоком. За отбившимися оленями гонялись прыгучие, резвые, веселые лайки. Солнце сияло в прощелине двух больших глыб, которые венчали сопку рогами. Сияние нарастало, и вскоре солнце буквально шквально горело, изливая на олений поток свой - красный, густой, первозданно-дикий, настораживающий человека. Стадо удалялось и утопало в солнце, и олени, представлялось, превращались в свет, улетучивались к серым, с красными подпалинами облакам.
- Виктор, со мной сейчас такое творится, что я могу наговорить глупостей, - сказал капитан Пономарев что-то совершенно непривычное для себя. Его тихий голос слегка дрожал. - Я не знаю, зачем все это скажу, может, оно лишнее, глупое и даже нелепое: мне, понимаешь ли, жалко себя. Впервые в жизни. Ты только не смейся.
- Что вы, товарищ капитан.
- Не к лицу мне такие речи, а вот надо же - докатился...
- Я вас понимаю...
- Ничего ты не понимаешь - еще молод и не хватанул в жизни с мое.
Два потока, живой и мертвый, уже слились и сияли высоко и широко в небе.
- Вот так, понимаешь ли, и человеку - свободно слиться и купаться в небесном раю, - сказал капитан Пономарев. Помолчал. Громко кашлянул и встал: - Эх, ребячьи мысли.
Виктор сварил оленьего мяса, заварил чаю; молча поели. Потом маленький караван неспешно потянулся по густой, косматой траве к узкой каменистой тропе.
Вскоре подъехали к ветхому, щелистому шалашу, из которого выскочил Михаил. Он замер, побледнел, отпрянул внутрь, ощупью поискал что-то на стенке. Грустно покачал головой и полностью выбрался наружу. Присел на корточки и низко склонил лицо, чуть не задевая коленей.
- Что, склонил голову для плахи? - спросил капитан Пономарев, спрыгивая с оленя и приближаясь к солдату.
- Здравствуйте, товарищ капитан, - произнес Михаил тихо и хрипло.
- Здорово, здорово, - вздохнул капитан Пономарев и присел возле Михаила. Он исхудал, но были свежи и румяны его щеки.
Виктор к ним не подходил, притворился, будто очень захлопотался возле оленей.
Капитану подумалось о том, что шел он за Саловым одним человеком, а пришел, кажется, другим. Ему не хотелось забирать этого парня.
- Надо, однако, исполнять службу, - сказал он и сжал губы.
- Что? - спросил Михаил.
- Так... ничего... сам с собой говорю.
Капитан Пономарев в волнении закурил, предложил Михаилу. Он робко вытянул из пачки папиросу, сунул патроном в рот; руки у парня подрагивали.
- Что, Михаил, боишься? - спросил капитан Пономарев, поднося к его папиросе зажженную спичку.
- Да, товарищ капитан.
- Чего же испугался?
- Мысли одной. Вы подъезжали сюда, а она как скребнет меня по мозгам.
- Что же за мысль такая, как зверь, - скребет? - усмехнулся капитан Пономарев, всматриваясь в узкие глаза Михаила.
- Страшная, товарищ капитан.
Они встретились взглядами.
Капитан не выдерживает, его взгляд слабеет и сламывается, как соломинка. Теперь ему понятно, что Михаил очень сильный духом человек.
- Страшная? - переспросил он.
- Да, товарищ капитан. - Михаил помолчал и тихо добавил: - Убить я вас хотел. Вон из той двустволки. Ехали вы сюда, а я рукой к ней тянулся. Вот и колотит меня.
- Что же не стрельнул?
- А как потом жить, товарищ капитан?
- Н-да, браток, на что только люди не идут, лишь бы быть свободными.
Неожиданно капитан Пономарев подумал: "А не отпустить ли мне Михаила?" Но резко поднялся и твердо сказал:
- Едем назад. Скорее!
Никто ему не возразил; стали спешно собираться в путь.
* * * * *
Через несколько дней капитан Пономарев и Михаил Салов улетали из Говоруши. Провожали их Виктор, Людмила и трое ее сыновей. На взлетно-посадочном поле стоял вертолет. Было холодно, волгло: настойчиво надвигалась осень. Говоруша, взбухшая и посеревшая от обвальных горных дождей, гулко и тихо ворчала, уже ничего не рассказывала людям, не прощалась, порой угрожающе пенилась и плескалась у берегов, слизывая глинистые обвалы, увлекая вглубь ветви упавших в воду берез и кустарников. Желтоватая сыпь упала заморозковой ночью на сопки - тлен тронул листву, лиственничную хвою. Поблекли травы, ниже пригнулись к земле. Туман, прилегший на седловины сопок и холмов, мешковато, как уснувший старик в шубе, сползал в говорушинскую долину. Мелкий дождь сеялся в прозрачном, свежем, холодном воздухе. Капитан Пономарев, Михаил и провожающие стояли на поле возле аэропортовской избушки и сдержанно прощались. Всем было грустно и неловко. Людмила и Виктор переминались с ноги на ногу, беспричинно покашливали; мальчики сердито отталкивали от себя лайку, которая пыталась с ними играть.
- Что ж, прощайте, - наконец, сказал капитан Пономарев и неуверенно, в полпротяга подал руку Виктору, сомневаясь - пожмет ли?
Виктор жмет неожиданно крепко, и капитан ему подмигивает, не улыбаясь. Молча, не посмотрев в глаза, поклонился Людмиле, которая в ответ слегка покачнула повязанной шалью головой; потрепал за неподатливые плечи детей и ушел к вертолету.
Летчик крикнул всем, что можно взлетать. Капитан устало повалился в сиденье, осознавая одно желание - скорее улететь бы от этой затянувшейся муки, от этой странной, непонятной вины.
Белолицый, крепкий летчик строго крикнул:
- Время - деньги!
Капитан Пономарев не мог смотреть, как прощались под дождем с Михаилом. В его памяти снова всплыла бревенчатая таежная дорога, которую бросили люди и которую заполонили кустарники и валежники.
Наконец, вертолет взлетел. Михаил сидел напротив капитана с закрытыми глазами; его скуловатое азиатское лицо было сурово-неподвижным.
- Жизнь, парень, не кончается, - сказалкапитан, отворачиваясь к иллюминатору. - Ты хорошую выбрал в жизни дорогу, но... терпи, терпи, терпи, браток.
Михаил не открыл глаза, и капитан Пономарев не понял, услышал ли беглец обращенные кнему слова.
МИСТЕРИЯ
"Надеюсь на свет после тьмы..."
Ветхий Завет, Книга Иова
1
Что произошло? - не мог понять Николай Лоскутов.Сон или явь были? И вообще - возможно ли такое: какое-то фантастическое, безумное, жестокое и в то же время живое, жизненное, благотворное? Все запуталось, перекрутилось в его мыслях, и он так устал, измучился, обессилел, что пока не мог распутывать узлы. Хотелось просто смотреть в это дымчатое чистое осеннее небо и прислушиваться к своей отдыхающей душе - она стала легкой, прозрачной и светлой, какой может быть, видимо, у новорожденного. Лоскутов будто бы снова родился, и его неожиданное второе рождение было тяжелым, мучительным, беспощадным.
Раскинув руки, Лоскутов лежал на земле, сырой и холодной после дождя, смотрел в небо и удивлялся- как же раньше он не понимал, какое радостное занятие просто смотреть в небо, втягивать в себя его бледный синий свет, по-детски желать уцепиться за раздуваемые ветром белые шары облаков и полететь неведомо куда и зачем. Он увидел вырывавшиеся из-под красноватых облаков, лежавших у горизонта, бойкие солнечные лучи, которые ныряли из облака в облако, неслись по утреннему небу, ему, как ребенку, радостно наблюдать за облаками и лучами.
