Клин клином - Онгель Таль
– Может, там и был кто-то. – Илья встает с кровати. Скрипит матрас. – Но что он мог увидеть? Фонарей нет. И ты укуренный был, забыл?
– Ну да. – Кирилл мерзко усмехается. Илья хоть и выглядит грозным, макушкой едва дотягивает ему до носа. – Тебя бы точно не заметили, ты же мелкий, возможно тебя приняли за девчонку. Это ты хочешь сказать?
– Я хочу сказать, что было бы неплохо въебать тебе по зубам. – Теперь очередь Ильи блефовать: он, может, и дрался с Кириллом, но его лицо никогда не трогал. – У тебя есть идеи, кто там был? Назови имя, я сам разберусь.
Кириллу точно тогда не померещилось, он может ясно мыслить даже обдолбанным. Но свои подозрения стоит подтвердить, и Кирилл сделает это сам, без помощи чужих кулаков и непробивной тупости. Пусть Илья и дальше считает его чересчур мнительным, плевать, главное перестраховаться.
– Нет, идей ноль. – Ему панически страшно, и потряхивает от осознания того, что их действительно могли разглядеть, но врать выходит с возмутительной для себя легкостью. – В любом случае я выясню. И я буду очень признателен, если ты перестанешь выколачивать деньги из нищего Генки и займешься чем-то более важным.
– И чем?
– Кто знает. – Кирилл призывно раздвигает колени. Домашние трико натягиваются посередине.
Илья никогда не позволяет ему быть сверху, но всегда отсасывает, если Кирилл попросит. Перебирая жесткий черный ежик волос, он прижимает его голову к самому паху. Илья ненавидит подобные жесты, говорит, что чувствует себя безропотной шавкой. Кирилл дает ему себя трогать, но за спиной бдительно держит кнут. Не будь он таким осторожным, Илья при первой же возможности убил бы его.
В прошлом почти так и вышло. В выпускном классе средней школы Кирилл проводил с ним профилактическую беседу, а потом на выходе из корпуса шестеро старшеклассников сомнительного вида завели Кирилла в подворотню и испинали до полусмерти. Все это не важно, поросло быльем, ведь сейчас Илья покорно трудится у него между ног. Но один их день Кирилл будет помнить до самой смерти.
Тот ужасный день, когда Илья, выписавшись из больницы, вконец озверел. С его стороны произошел просто апофеоз безумия: он не сдерживал себя. Кирилл терпел, метался на кровати от режущей боли, вгрызался зубами в ребро собственной ладони. Он тогда плакал, как никогда прежде, и совершенно точно видел, как под веками звезды выстреливают в разные стороны. И он не терял надежды когда-нибудь сделать с Ильей все то же.
Простынь потом пришлось обрызгать шоколадным молоком, чтобы скрыть кровь. Мать поверила в то, что ее сын действительно неудачно открыл бутылку, сидя на кровати. Она вообще женщина глупая, до сих пор не догадывается, почему Кирилл так часто меняет постельное белье, почему так спешит в комнату после школы, для чего на самом деле ему пришлось заклеить окна газетными листами.
В тот день Кирилл в школу не пошел. Врал, что сильно хандрит, а по факту даже в туалет по-человечески сходить не мог: только через унизительную боль, со слезами злости на щеках. А когда более-менее пришел в себя, он врезал Илье с размаха по лицу. Характерный хрустящий звук держался эхом больше трех секунд в пустом классе. Илья тогда сказал, что рука у него тяжелая, как из чугуна, что от удара чуть не соскочила челюсть. Кириллу этот ответ понравился.
Вместе с первым разом в памяти возникает самая фееричная неудача его жизни, которая циклично повторилась на днях. Если не поговорить с Царевым Денисом в ближайшее время, последствия грозятся быть такими же масштабными, как несколько лет назад.
* * *
Все началось с писем. На его школьном шкафчике их было стабильно больше десяти штук. Девочки одно время приклеивали розовые конверты к металлической дверце скотчем или цветастым пластырем, а когда письма принялись отклеиваться и падать на пол, Кирилл сделал для них специальный кармашек из картона. Девочки нашли это очень трогательным и писать стали еще с большей частотой. Кирилл всегда забирал конверты, когда в коридоре было не протолкнуться. Так все видели, какой он чуткий и неравнодушный парень, как он подолгу с неприкрытым интересом рассматривает бумагу пастельных оттенков.
Временами приходили послания даже от старшеклассниц! Кирилл, которому подобное безусловно льстило, аккуратно складывал пачку писем в рюкзак и шел на урок в приятном расположении духа. Уже дома, выуживая учебники и тетради, он не видел причины для улыбки. Невскрытые письма отправлялись в мусорку вместе с кучей ненужных бумаг.
Однажды (как черт дернул!) он решил нарушить привычный ход вещей. Новый, покрытый блестками конверт сверкал у него в руке. Врученный на прошлой перемене лично незнакомой девочкой. Она перед ним краснела, заикалась, лепетала слова благодарности за что-то, а Кирилл отрепетировано улыбался и кивал, отвечал мягко, словно был не против когда-нибудь встречаться с ней. Всем им он привык давать надежду, находил в этом некое наслаждение. Под синим-синим небом он сидел на крыше школы и впервые за долгое время вчитывался в содержание.
Под конец постскриптума ему писали, что он невероятной доброты человек, самый ответственный и трудолюбивый, и от таких комплиментов без утайки хотелось млеть и таять. Но он забыл, что это строчки влюбленной в него девчонки, а все, кто в него влюблен, пишут только об одном. Здесь тоже: все по итогу свелось к его красоте.
Если спросить любого в школе: «Хэй, а знаешь, кто такой Пегов?», большинство ответит: «Конечно! Принца знают все». Не «тот длинный староста», не «губастый выскочка» и даже на крайний случай не «жополиз». Никто его никогда не обзывал, не давал кличек, никак не унижал: Кирилл сам неплохо справлялся. У всех на слуху только «Принц», как железная аксиома, как перманентный маркер.
И этот маркер стирал его старания, достижения, внушал многим, что ему по умолчанию все хорошо дается. В те года он, вне сомнений, себя уважал, но часто его самооценка скакала как стрелка манометра: с красного сектора прямиком до нуля и обратно. В такие моменты Кирилл думал о том, что хотел бы родиться неприметным парнем, от которого не ждут сверх меры, который никому ничего не должен. В такие моменты он начинал люто ненавидеть себя и свою внешность и в раздевалке спортзала на вечный вопрос от одноклассников: «Что за диета такая, Пегов?» – он мысленно отвечал: «Я не ем».
Рука мелко затряслась. Кирилл разорвал письмо в клочья. Надо быть совсем дурой, чтобы допустить мысль, что он в самом деле проникнется этими розовыми соплями и сломя голову побежит на свидание именно с
