Три Анны - Ирина Анатольевна Богданова
Горожане любили его за доброту и его беззлобие. Все жёнки в околотке знали – ежели надобна подмога – беги к Зяблику, он никогда не откажет.
Когда семья Весниных жила в Никольском конце, дядька Митрофан сшил батюшке знатный овчинный тулупчик, а матушке справил зимний салоп из синего сукна на лисьем меху. Матушка его с осени до весны с плеч не снимала.
«А ведь первое время стеснялась в нём ходить, – вспомнила Аня, – отговаривалась, что не по чину наряд, богат больно. Местные бабы завидовать будут, а соседская зависть жжёт хуже крапивы». Правда, вскорости не устояла перед искушением покрасоваться и сдалась на уговоры мужа с дочкой, да и соседки, зная скромность молодой купчихи, обновку одобрили.
– Чисто боярыня, – глядя на матушку, разодетую в салоп, любила приговаривать Анисья.
В ответ няньке мамушка белозубо смеялась, становясь похожей на юную невесту, разряженную для смотрин.
Сгорел тот салопчик вместе с домом, и пепел уже, поди, по ветру развеялся. И все мамушкины вещи сгорели на пожарище, даже напёрсточка или гребешка из косы на память не осталось.
Невысокий, жилистый Зяблик, славящейся среди клиросных певчих особо раскатистым басом, широко взмахнув рукой, предложил Ане устроиться на пышной куче выделанных овчинных кож:
– Покатишь, Анна Ивановна, со всем удобством. Я тебе и подушечку под головку подложу, чтоб слаще дремалось.
Сперва Аня хотела отказаться, но, взглянув на груду мягкой рухляди, представила, как в такт неторопливому лошадиному бегу выделанные шкуры зыбко прогнутся под её телом, и почувствовала неодолимую дремоту.
– Спаси Господи, дядя Митрофан.
Готовый услужить шубник для тепла накинул на Аню самую лёгкую овчинку, укутав её почти до бровей, и ласково пророкотал:
– Спи, касатка, путь долгий.
Дорога шла вдоль реки. Аня с благодарностью откинулась на тёплые шкуры, хранившие кисловатый запах квасцов для выделки, и стала смотреть на проплывающие в небе облака.
Сидя на облучке, дядя Митрофан что-то негромко бурчал себе под нос, порой принимаясь вполголоса затягивать извечную ямщицкую песню, среди лесной тишины звучавшую как протяжный плач.
Новенькая, на совесть сработанная телега, ещё не потемневшая от частых непогод, катила ходко, изредка скрипя колёсами по попадающимся на дороге булыжникам.
Под мерное раскачивание телеги мятежные Анины думы рассеивались в осеннем воздухе, постепенно становясь плавными и неторопливыми. Сонно скользя взглядом по начинающему редеть лесу, она заметила вдалеке всадника на вороном коне. В этот раз она не насторожилась, лишь лениво отметив его появление: «Неужели опять?» На этой мысли Анины веки опустились, погружая её в тёмный сон, наполненный запахами леса и переливами воды в реке.
Наверное, Аня спала крепко, потому что, когда телега резко встала, она не сразу поняла, где находится. Овчинная шкура укрывала её с головой, поглощая сторонние звуки, на фоне которых явно слышался загадочный монотонный свист, переходящий в жужжание.
– Приехали, дядя Зяблик?
Аня пошевелилась, рывком скидывая с себя овчину, да так и осталась лежать, не сумев быстро осознать происходящее. Взгляд выхватил согнутую спину Митрофана, прикрывающего руками лицо, и зловещего человека в надвинутом на лицо капюшоне, вокруг головы которого с воем вращалась серое колесо. Это выглядело страшно и непонятно.
– Что?! Что случилось?! Дядя Зяблик! – закричала Аня, от волнения не слыша своего голоса.
Незнакомец, не ожидавший её появления, словно споткнулся, круг над головой прекратил бешеное вращение, превратившись в гирьку на верёвке, которая со шлепком стукнула Митрофана в темя. Он обмяк от удара, поджав ноги крюком, и медленно стал сползать на землю, нелепо уткнувшись лбом в колени. Почувствовав недоброе, кобыла протяжно заржала. Этот знакомый с детства звук стряхнул с Ани оцепенение. Она встала на колени и, вытянувшись всем телом, схватила разбойника за капюшон:
– Да что же ты делаешь, гад!
Мельком Аня увидела, как разбойник отбросил гирю в сторону и напрягся, силясь отцепить от себя её руки. Нащупав коленом опору, Аня стиснула пальцы и, перемещая центр тяжести то вправо, то влево, принялась раскачивать тяжёлое тело нападавшего, не давая противнику передышки.
Извернувшись ужом, он перекрутился вокруг себя, тканью капюшона отдавливая ей кончики пальцев.
Казалось, победа перешла на сторону противника, но борьба подхлестнула Анины силы, заставив её яростно закусить губу и, обрывая в кровь ногти, терзать дерюгу, закрывающую лицо убийцы, словно это был единственный шанс на спасение.
– Помогите! Помогите! – хотя вместо крика из её рта с хрипом вырывалось сипение, Аня не сдавалась.
Страха и боли не было. Изловчившись, она ухватила верх капюшона и с усилием оторвала его от плаща, в ту же секунду замерев в немом ужасе, потому что из прорехи в ткани на неё, тяжело дыша, смотрел Алексей Свешников.
Его раскрасневшееся лицо пересекала кровоточащая царапина, оставленная Аниными ногтями, светлые волосы слиплись от пота, а полные губы перекосились в дикой ухмылке, придававшей выражению лица звериный оскал.
Если бы в этот момент над Аниной головой разорвался артиллерийский снаряд, она не была бы изумлена больше.
Потрясённая и оглушенная открытием, несколько мгновений она не мигая смотрела в прищуренные глаза Алексея, чувствуя, как к лицу приливает тяжёлая волна удушья и гнева.
Первым пришёл в себя Свешников:
– Теперь ты всё знаешь…
Не отвечая на его слова и не боясь, что на её голову может обрушиться стальной удар, Аня бросилась к Митрофану:
– Дядя Митрофан, ты жив?
Но повёрнутая на бок шея не оставляла сомнений в том, что перед ней лежит безжизненное тело, пачкаясь волосами в тёплой пузырящейся крови, тягучими красными каплями свисающей с придорожной травы.
Мозг отказывался понимать случившееся, и несколько секунд Аня оставалась неподвижной, словно парализованная.
– Аааа! – вместе с вырвавшимся из груди криком неведомая сила подбросила её на ноги и погнала напрямик через лес, подальше от этого проклятого места.
Бежать… Бежать… Бежать прочь, пока хватит сил. Подхватив подол юбки, она стрелой понеслась по дороге, явственно слыша за своей спиной прерывистое дыхание Свешникова.
О том, куда вынесут её ноги, Аня не думала. Она бежала так, как бежит от погони испуганное животное, подчиняясь не разуму, а природным инстинктам и чувствам. Каблуки башмаков, затрудняя бег, вдавливались во влажную дорожную почву. Два раза Аня споткнулась, рискуя упасть, но в последний момент ухитрялась удержать равновесие.
Главным чувством, безраздельно владеющим сейчас Аниной душой, было отвращение и ужас. Сквозь бьющий в уши ветер она слышала, как Алексей уже не кричит, а исступлённо стонет вдогонку:
– Аня, подожди, я тебя не трону. Стой!
Его возгласы заставляли её лететь ещё быстрее, до тех пор пока дорога не оборвалась, уткнувшись в
