Красные облака. Шапка, закинутая в небо - Эдишер Лаврентьевич Кипиани
Советские воины сражаются, как герои, погибают в неравном бою все до одного. Ни в Одессе, ни в Керчи не удается опознать никого из них. Пленку размножают и экземпляры рассылают по всему Советскому Союзу. Один экземпляр попадает в Тбилиси. Джаба присутствует на просмотре. Когда на экране появляется его отец, он громко вскрикивает. Все оборачиваются к нему… Отец дерется храбро, как лев. Вот он свалил одного фашиста, другого, третьего… Четвертый выпускает автоматную очередь прямо ему в грудь. Отец падает навзничь, в последний раз видит небо над собой. Это небо где-то сливается с небом его города, с небом всех городов и сел. Глаза у отца закрываются. Герой умирает.
…Джаба открыл глаза.
Улыбнулся.
ДОВЕРЕННОЕ ЛИЦО
Встреча начинается с рукопожатия. Бату садится против Бенедикта. Ему не хочется кашлять, но он кашляет. Между ними четырехугольный письменный стол. Бенедикт молчит. Он не выговаривает Бату за то, что тот явился в райисполком, не напоминает о заключенном между ними условии, что его, Бенедикта, и Бату никто не должен видеть здесь вместе. В особенности возмутительно, что Бату приурочил свой визит как раз к приемным часам Бенедикта, когда столько посетителей ожидает своей очереди в коридоре, но Бенедикт и об этом не говорит ни слова. Бенедикт знает, что заставило Бату нарушить запрет, что привело его сюда, в служебный кабинет приятеля. Незваный гость начинает беседу издалека. Поговорив о посторонних предметах, он спрашивает шутливым тоном, «не стряслась ли беда», не случилось ли чего-нибудь с тем умирающим стариком. Бенедикт высказывает предположение — или надежду, — что пора уже, пожалуй, готовиться к поминкам. И заодно рассказывает приспешнику, что побывал на кладбище в Ваке и договорился с могильщиком, закрепил за стариком превосходное место у самой дороги; пусть никто не думает, что Самсон — одинокий, всеми забытый и покинутый человек, Бенедикт его похоронит с большим почетом, чтобы никто не усомнился в его, Бенедикта, правах на квартиру. Бату одобряет эти предосторожности, но со своей стороны добавляет, что не следует и перебарщивать, потому что именно чрезмерная забота Бенедикта о чужом покойнике может заставить иных заподозрить, что дело нечисто. При этом Бату устремляет на Бенедикта пристальный взгляд обоих глаз, здорового и стеклянного, стараясь угадать, насколько тот оценил его совет. Но ни один глаз не доставляет мыслительному центру Бату необходимой информации, ни один не успевает прочесть промелькнувшую на лице Бенедикта мысль: «Уж не думаешь ли ты, мой дорогой Бату, что тебе перепадет кусочек из того, что я заработаю на этом старике?»
Дверь открывается, в кабинет входит сотрудница райисполкома.
— К вам корреспондент, просит принять.
Бенедикт бледнеет от волнения, потом краснеет, вскакивает со стула и наказывает сотруднице, чтобы та попросила корреспондента подождать: Бенедикт сейчас освободится. Если бы кто-нибудь знал, как давно Бенедикт ждет этой минуты! Как он жаждет увидеть в газете свой портрет или, если не портрет, то хоть фамилию. И вот совершенно неожиданно, так просто и обыденно, сбывается его мечта… А этот чертов Бату и не думает уходить!
— Ну, так не буду больше докучать тебе, мой Бенедикт, рассчитайся со мной, дай денег, сколько следует, и я пойду, — говорит Бату.
— Что тебе дать? — переспрашивает Бенедикт, выпучив глаза от удивления.
— Три тысячи… Мою долю.
— Во-первых, откуда ты взял, что три тысячи? А во-вторых, деньги у меня дома.
— Рассчитайся со мной, Бено!
— Слушай, ты видишь, сколько в приемной народу? Время ли сейчас.
— Без денег я не уйду отсюда, Бено.
— Не уйдешь добром — так велю вывести. Уж не думаешь ли, что тут…
— Именно это я и думаю.
Дверь открывается снова, входит та же сотрудница и докладывает Бенедикту:
— Корреспондент говорит — если вам сейчас некогда, то он зайдет в другой раз.
— Нет, пусть подождет, я сейчас его приму! — Бенедикт взмахивает руками. — Попроси его потерпеть еще две-три минуты! — Как только женщина скрывается за дверью, он открывает несгораемый шкаф, отсчитывает десять сторублевок и, скомкав, сует их в руку Бату.
— Три тысячи, Бено…
— Больше у меня здесь нет.
— Три тысячи, говорю.
Бенедикт колеблется, на лбу у него выступают капельки пота. Одним глазом он смотрит на дверь, другим — на Бату. А внутренний взор его не отрывается от сейфа. В уме Бенедикт то вынимает из шкафа деньги, то прячет их обратно в шкаф. Наконец он решается, отсчитывает вторую тысячу и на этот раз запихивает ее Бату в карман.
— Все, я с тобой в расчете. Уходи теперь, будь другом, а вечером встретимся где-нибудь.
— Бенедикт, не хватает еще тысячи рублей. Так вот во сколько ты ценишь свое слово?
— Не хватает? Да здесь даже слишком много! Я еще расквитаюсь с тобой за этот грабеж! А теперь ступай!
— Грабеж?.. Грабеж, говоришь? Ах вот ты как! Ну, тогда мне совсем ничего от тебя не нужно, ни копейки! На, подавись! — истерически выкрикивает Бату, швыряет деньги в лицо Бенедикту и убегает.
В дверях стоит какой-то юноша и улыбается Бенедикту. Где-то Бенедикт его видел… Ах да, это приятель Дуданы. В чем дело? Где же корреспондент?
— Прошу.
— Здравствуйте, уважаемый Бенедикт.
— Одну минуту!
Бенедикт высовывает голову в коридор. Тотчас же к нему устремляется поток ожидающих приема: точно весь коридор качнулся в сторону Бенедикта.
— Товарищ Зибзибадзе, вот я принес разрешение…
— Эту справку не принимают…
— Завтра к вам можно прийти?
— Я только на две минуты, уважаемый, ровно на две минуты!
— Батоно Бенедикт, вам обо мне звонили, я…
Но Бенедикт ищет взглядом корреспондента.
— Здесь должен быть кто-то из редакции…
Он вдруг соображает, что этого не надо было говорить вслух, что корреспондент уже у него в кабинете, это он, тот самый молодой человек: сказал же он давеча, что работает в журнале. Бенедикт поворачивается на каблуках и исчезает за дверью, бросив просителям следующую загадочную фразу:
— Ничего не могу сказать… Или завтра.
Да, этот юноша — корреспондент; вон у него и фотоаппарат в руках. Все понятно. Дудана! Разумеется… Ладно, не многого он добьется!
— Здравствуй, молодой человек!
— Здравствуйте, дядюшка Бено.
Джаба держится неуверенно. Он явился сюда с двумя противоположными, исключающими одна другую миссиями. Всю дорогу от редакции до дверей кабинета Зибзибадзе он был представителем своего возмущения и протеста, доверенным лицом, чья задача — уничтожить, растоптать этого
