Пророки - Роберт Джонс-младший
Подойдя к парадному крыльцу, она увидела на террасе Рут, сидящую с букетом в руках. Под ее взглядом Пуа рвала листья с ивы. Рут слабо улыбнулась ей, и Пуа замерла. Потом Рут встала, уронив несколько цветков. Пуа уже решила, что чем-то ее разгневала, но та только взглянула на хлев и снова села. Наклонилась, подобрала упавшие цветы и уложила себе на колени. В лице ее Пуа почудилось что-то необычное. Раскаяние? Не, раскаяние висит высоко, так просто не допрыгнешь. А Рут только и делала, что замирала, склонялась и горбилась. Может, она тоже норовит ускользнуть на свой личный пляж, где прибой ласково шепчет ее имя? Пляж, который тут же исчезнет, стоит лишь неверно наклонить голову. Да нет, не может быть. Если у Рут и есть свой личный мирок, песок там, должно быть, начисто выбелен солнцем. И ночь никогда не наступает.
Наверное, в хлеву и правда было безопасно, хоть и стоял он так близко к Большому Дому. И Самуэля с Исайей никто в нем не тронул бы, если б они не стремились так упорно оставаться самими собой. Обществу всегда приходится что-то отдавать. Пуа отлично знала, что отдавала ему каждая женщина, не считая разве что Сары. Но и у той из-за ее стойкости были свои проблемы. Значит, и Самуэль с Исайей могли бы что-то отдать, пожертвовать частью силы, чтобы утихомирить ненасытных божков, все видящих, но ничего не понимающих.
Медленно, чтобы Рут ничего не заподозрила, Пуа двинулась на запад, к реке. Спустилась к воде и несколько минут наблюдала за течением, успокаиваясь. Затем развернулась и направилась к кустам. Чернику она нашла именно там, где сказала Мэгги, ягоды оказались очень крупными и сочными.
Теперь ей предстояло отправиться на юг, снова пройти мимо Большого Дома, чего делать совершенно не хотелось, и пересечь хлопковое поле. На этот раз, чтобы не встречаться с Рут, Пуа обогнула Большой Дом сзади и остановилась у края поля, завороженная раскинувшейся перед ней бесконечной белизной, которой никогда не позволяла себе восхищаться. Это рефлекс: только приоткройся, и внутрь может влететь что угодно. А уж как там окажется, так и…
Просто жутко делалось от такого простора. Аж в груди теснило. Пуа смотрела, как ныряют в лежавшее перед ней ослепительное море птицы и думала о том, как сама день за днем гнула тут спину и стирала колени, трудясь в поте лица под безветренным небом. Теперь же ей предстояло пересечь поле и ступить в лежавшие за ним опасные земли. А все для того, чтобы сорвать очень нужное растение, выросшее в неподходящем месте.
Танцующей походкой Пуа двинулась вперед. Надо же, раньше она и не задумывалась никогда, какой уязвимой становится в поле. Кругом все белое и мягкое, а она-то черная — легко заметить, легко поймать. Ни за что бы она не явилась на зов, если б не Самуэль. Подумаешь, у каждого свои шрамы есть, что тут особенного. Но глаза его так манили, не могла она допустить, чтобы дверца захлопнулась навсегда. И Мэгги разочаровывать не хотелось. Только потому она и пришла.
Кусты доходили ей до самых плеч. Только ее народу было известно, что у хлопка есть запах. Не едкий, не удушливый, а чуть сладкий, как пропетая вполголоса песня. Сам мягче пуха, а так и норовит исколоть в кровь пальцы.
Пуа дошла до южного края поля, где кусты хлопчатника сменялись зарослями высокой травы. Теперь, окруженная бледно-зеленым и темно-желтым, она не так бросалась в глаза, а все равно казалось, будто со всех сторон на нее смотрят. Нечасто она заходила в эти места. Случалось иногда собирать тут хлопок, но в основном сюда посылали пожилых. Тут, возле хижин надсмотрщиков, они и выполняли свою работу — нет, не свою, по доброй воле они ни за что бы за нее не взялись, — посылали сюда именно их, потому что за прожитые годы они выучили уже, что пытаться сбежать нет смысла. Да и не вышло бы у них с такими-то старыми натруженными ногами.
Сколько тут хижин? С десяток, может, чуть больше. И все такие же ветхие, как у наших, разве только размером немного побольше. Некоторые скособочились, будто их пьяные строили. И все стоят рядком, а куда этот ряд ведет, никто и не знает. Может, к забытому морю или лесу, где покоятся останки тех, кого убили, чтобы заполучить эту плантацию.
Пуа вышла из зарослей травы и ступила на утоптанную десятками ног тропинку, что обозначала границу между плантацией и хижинами. «Вот где они это чувствуют», — подумала она. Отдаляются от дел рук своих. Забывают про ими же сотворенный — в чем никогда себе не признаются — ужас. Ужас, который однажды — через много лет после ее собственной смерти — станет погибелью и им самим.
Ей повезло. Взрослые, видно, ушли в церковь, или спали, или прятались по углам от ополчившегося против них солнца. Возле хижин остались лишь дети. Те, что постарше, приглядывали за малышами. И все они смотрели на нее со смесью любопытства и презрения. И да, они хмурились, но руки в кулаки не сжимали. А это означало, что немного времени у нее есть. К тому моменту как они вспомнят, кто они такие, она уже успеет сделать то, зачем пришла.
Приподняв подол платья, Пуа направилась к ближайшей хижине, у стены которой, как и говорила Мэгги, рос кустик окопника. Ох, и до чего же красивый! Листья и стебли темно-зеленые, а цветы похожи на крошечные лиловые колокольчики. Дети бросили игру и попрыгали с крыльца вниз поглядеть, что это она такое задумала.
— Беатрис, тут черномазая! Разве черномазым сюда можно? — сказал самый маленький мальчик, откидывая золотистые локоны с чумазого лица.
— Нет, нельзя! — ответила Беатрис, девочка лет четырнадцати.
Мальчик держался близко к ней, и Пуа решила, что это его старшая сестра.
— Прошу прощения, мисси и масса, — глядя себе под ноги, затараторила она. — Масса Пол послал меня сюда за цветами. У мисси Рут живот болит, а эта трава боль снимает.
Беатрис окинула Пуа взглядом с ног до головы.
— А ты вообще кто?
— Пуа, мэм.
— Что это за имя такое?
— Не знаю, мисси. Меня так масса Пол назвал.
— Не давай ей рвать цветочки! — выкрикнул малыш. — Они наши!
— Тихо, Майкл. Ничего она тут не сорвет, — сдвинула брови Беатрис.
До чего же Пуа хотелось схватить эту
