Чингиз Гусейнов - Не дать воде пролиться из опрокинутого кувшина
- Как нет?! - Уж изгнан ты!
65. Разговор мужчин
- Эль-Кудс! Храмовая гора! Первое небо! И никаких
неясностей?
- Вам что же, доказательства нужны?
- И при тебе, поведай нам, о Мухаммед, если убедить нас
хочешь, Адам и Хавва любовь познали?.. Не хмурься,
разговор мужчин, не явлен ведь ещё тобой запрет: мужчинам-де
сокрыть от взглядов всё, что ниже пупка и выше колен, а
женщинам - всё тело, кроме кистей рук и лунного лика!
Тут встрял мекканец, себя поэтом мнит, в беседу... ну
да, не спор ведь, мирная беседа: - И слышал, как в любви
изъяснялись прародители? - другой вторит Абу-Джахлу.
- Кого ещё довелось увидеть, когда Адам был ввергнут в
грех любви, и Хавва ему внимала, нежной страстию полна. Там,
сказывают, были лев, павлин, змея... - и с ними ты? Быть
может, смысл нам пояснишь преданья? А нет, не сможешь
если, - помогу!
- Что спрашивать Мухаммеда о том, что ясно всем?
заметил Абу-Джахл: - Лев - символ силы, столь нужной при
любви. Павлин - то красота, что ж, быть должна любовь
красивой! А змея...
- Павлин, конечно ж, - уточнил поэт, - хвост развернул,
покрасоваться чтоб многоцветьем перьев перламутровых.
- Не только! - молвил Абу-Джахл.
- А для чего ещё? - удивлён поэт.
- Чтоб научить влюблённых!
- Но чему?
- Поэт, а не сообразишь!
- Неужто для того, - заметил кто-то новый из толпы, - чтобы
прикрыть от глаз чужих влюблённых?
- Но от кого? Кто ж там чужак?! Ах да, - сообразил,
взглянув на Мухаммеда. - Ведь он там был, наш Мухаммед, и
мог бы подглядеть!
- Нет, не сообразил! - всё тот же Абу-Джахл.
- Ему простительно, он молод, - старик заметил, придя
на подмогу поэту, и сладострастная улыбка, полная зависти,
заиграла на его губах: - Эх, юность, юность, что ж ты меня
покинула, оставив на съедение смерти?
- Не причитай прежде времени, а скажи, чтоб знал я,
чтобы все узнали, и он, Мухаммед, тоже!
Но был уже Мухаммед на небе Адама, и пусть мужчины, все тайны тайн постигшие любви, доспорят без него.
- ... Развёрнутый во всей красе павлиний хвост - то был
намёк влюблённым!
- Какой? - поэт не унимался.
- Раскрытый символ чувств! А змея... - и снова перебил
поэт, незнанием уязвлённый:
- Змея - тут тайны никакой: знак мудрости!..
- Опять ты оплошал! Любви, как вижу, не изведал!
- Ты поясни, чем укорять!
- Но что краснеть - случается такое!
- Так не тяни, скажи!
- Урок змеи - переплетенье тел влюблённых!.. О бог Хубал,
как непонятливы мекканцы, мнящие себя поэтами!..
повернулся к собеседнику: - Змея, чьё тело в неге
извивалось, не поучение ли для влюблённых? *
______________
* Не послужило ли это подсказкой поэту Средневековья Ибн Зульфикару сочинить поэму на сей сюжет: "... был львом, он символ мощи, вдохновлён Адам, во грех любви повергнутый, и Хавва, нежной страстию полна, ему внимала, и яркокрасочный павлиний хвост, напоминание чувств её, - любви Адамовой раскрыты, и тел влюблённых переплетение, точно змия научение, чьё тело в неге извивалось..." И так далее.
- ... Оставайся с нами! - говорит Адам. И Хавва, согласная, кивает. - Но как могу я?! - Всё было. Были все! - Но я ещё... - И ты уж был, хотя и есть - вот он ты! - Но должен я успеть! Я призван!.. - И призван, и успел! - Но у меня... - но что сказать?! - Да, и твоё изгнание из Мекки! - Но я... - и вновь умолк. - И ты бежал, спасаясь от мекканцев! (И собранные новые листы.)
66.
В мгновение ока подхватил Мухаммед, удержав, кувшин, наполненный водой для омовения, - свиток, подсказано текстом, назван:
Удержанный от падения кувшин,
задетый, когда взлетали, крылом Джебраила, и не успело из кувшина вылиться ни капли воды *.
______________
* Заглавие Удержанный от падения кувшин придумал я, позволив себе дерзость по-авторски проявиться в столь ответственнейшем сочинении. И прежде пытался вмешаться в текст - с учётом названия коранического повествования Не дать воде пролиться из опрокинутого кувшина озаглавить первый свиток второй части как Падающий кувшин; тогда не осмелился, теперь решил название оставить, тем более что оно сродни заголовкам, чисто внешне, конечно, коранических сур. В уподоблении этом нет самомнения, название соответствует тексту, во-первых, по смыслу, во-вторых, созвучно с другими заглавиями, а в-третьих, оправдано чередующимися небесными и земными частями, их взаимопереходами.
Впервые, будто приглашая восхититься им, кувшин ожил, высокий, с широким горлышком, словно в жажде раскрытая пасть, и выступает острый язычок. И ни одного на поверхности его свободного от орнамента места. Весь в волнистых и прерывистых линиях, кругах и полукружиях, квадратах и ромбиках, напоминающих вязь мудрости.
Если долго всматриваться в узоры, начинает казаться, что все его фигуры, линии, зигзаги движутся. Каждый раз Мухаммед, помнит, находил для себя на его поверхности новый узор, другой орнамент, не замеченный прежде. Вот и сейчас: вгляделся и увидал на нём... - точно был слепцом, у которого лишь пальцы зрячи, узоры по памяти рисует, обрёл вдруг ясновидение: ребристая насечка кругов! Их множество, на первом наружном - резьба кружевная; на втором - вытянутые к центру крупные продолговатые капли; затем - круг узкий; третий - цепочка, внутри каждого кольца вырезан цветок; в центре круга - новый, четвёртый, лицо, образ солнца с глазами, ртом, бровями; и новые круги внутри солнца, которых не счесть, а там, где носик кувшина соединяется с горловиной, сидит танцовщица с изящно изогнутыми тонкими руками, в одной - гранат, в другой - яблоко, на плече восседает длиннохвостая птица, у ног - волчица, убегающая от неё, оглядываясь. И обилие мелких и крупных птиц, спрятанных в зарослях орнамента.
... На рассвете двоюродная сестра застала Мухаммеда рассматривающим её кувшин:
- Узоры разглядываешь?
- Сколько тайн таит кувшин, не постичь.
- А райскую птицу разглядел? - спросила Хани.
- Райскую? - В кругах небесных мне открылся рай!
- Ну да, птицу Симург, на плече Билкис сидит!
- Откуда известно, что это Билкис?
- Дед сказал, когда из Эль-Кудса кувшин привёз. Нравится - забирай.
Хани удивило, что у Мухаммеда уставший вид, точно не спал.
Сестра! Как спал ты? - спросит. Спал? Успел прожить я жизнь. Всю до конца. И видел...- нет! ещё не прожил, но увидал в кругах небесных, как меня хоронят!
- ... У тебя утомлённое лицо. - Сразу поправилась: Мухаммед, как все мужчины, мнителен, что с того, что пророк?! - Но взгляд у тебя сегодня такой особенный!.. Как в молодости! - Убрала постель, а потом:
- Совершим вместе утренний намаз, - предложила.
- Помолись одна.
- А ты?
- Я уже молился, - сказал Мухаммед. - Днём вместе помолимся.
- Но когда ты успел? Твоя постель...
- Хочешь сказать, постель моя не успела остыть?
- Ну да! Выходит, не молился?!
- Спроси лучше, не когда, а где я молился!
- Так где же?
- Не здесь. - И после паузы: - Я был у трона Бога!
Застыла, в глазах растерянность. Не выдать изумления!
- И там ты молился?!
- С пророками.
- И Бог... - вымолвив, тут же умолкла, не осмелилась спросить: "Неужто и Бог молился с вами?"
- Нет, Бога навестил потом.
"Во сне приснилось!" - подумала. И тут же: - Я тебе верю! - Что-то ещё сказать, но что? Мухаммед будто ждал. - Да, милость Бога велика! - тут же вышла поделиться новостью! Не смеют преследовать!
И вскоре мекканцы... - Абу-Джахл к Абу-Лахабу явился:
- Слышал, что племянник твой придумал? У единого своего Бога побывал! Хохочет.
- Чему смеёшься?!
- Неисчерпаемость его придумок умиляет!
- Больного бред воображения!
- Но зато дерзость-то какая!
- Отправить бы его туда навечно!
- Успеем! Пусть прежде позабавит нас!
- Узнать бы, первый кто о том поведал!
- Племянница твоя, он у неё скрывался!
И вышел к мекканцам Мухаммед.
- ... Но если возможно чудо перенесения на Храмовую гору,
вознесения к престолу Бога, то опиши хотя бы
увиденное тобой в пути!
- Сверхъестественной тьмой покрыто было небо!
- Храм хоть увиденный в Эль-Кудсе опиши!
- Я ж говорю - разрушен!
- А город?
Тут вдруг высветился пред Мухаммедом уменьшенный
до размеров ладони Эль-Кудс, и он описал его,
окружённого высокой крепостной стеной.
И Абу-Бакр, ещё в юности посетивший Эль-Кудс, подтвердил
точность картины.
- Но твой шёпот про сон вещий!
- Каюсь, верую и свидетельствую!
- Есть ещё сомневающиеся? - спросил.
- Есть!
- А, это ты, Атаба!.. - Имя, для Мухаммеда не из
любимых, напоминает о вероломном зяте. Но этот - поэт
Атаба - известен по касыде про бег верблюдицы, написана
виртуозной скороговоркой, имитирующей скорость, и вошла в
число семи особо отмеченных, висит на стенах Каабы.
- Что ж, - сказал ему Мухаммед, - дозволенное очевидно,
запретное тоже, меж ними - сомнительное. Кто остерегается
