Виль Липатов - Сказание о директоре Прончатове
- Ленка, - прошептал Прончатов. - Женушка ты моя!
Она прижалась к нему, вся потянулась вверх; потом жена замерла, притихла, притаилась. И так они были долго, до тех пор, пока жена не освободилась сама, Елена Максимовна выпрямилась и мизинцем стерла слезинки с глаз.
- Всю жизнь я буду любить тебя и мучиться с тобой! - прошептала жена. Всегда я буду спать тревожно, никогда не будет покоя! - Она грустно улыбнулась и погладила Прончатова рукой по щеке. - Ну, рассказывай, мучитель, что нового.
Склонив голову, Прончатов молчал. Ему было не грустно и не весело, не спокойно и не тревожно, не хорошо и не плохо. И даже легкой печали не испытывал Олег Олегович, даже мысли о прошлом сами обегали его, словно ни прошлого, ни будущего у него не было. Прончатов в этот миг был так же прост и естествен, как тополь за окном или его большой письменный стол.
- Сижу на смотринах! - сказал Прончатов. - Вишняков поставил Цыцарю компрометирующие меня факты и фактики, а Цукасов пока не занял никакой позиции... Сам аллах не знает, чем это кончится! - Он все-таки вдруг улыбнулся. - Я пытаюсь играть строптивую, переборчивую невесту...
- И все это из-за того, что ты хочешь нести еще более тяжелую ношу! тоже после длинной паузы сказала Елена Максимовна и неожиданно для Прончатова энергично поднялась. - Не опаздывай к ужину, муженек!
Твердо всаживая каблуки в ковер, Елена Максимовна пошла к дверям, открыла их, но задержалась все-таки. Обернувшись, она спросила:
- Ты уверен, что Цукасов за тебя?
- Да! - ответил Прончатов.
- Не опаздывай к ужину! - повторила Елена Максимовна. - Я пошла.
Только сейчас Прончатов понял, чем объясняется и приход и быстрый уход жены, - не Тагарская сплавная контора беспокоила ее, а нечто более важное. Жене нужно было увидеть его лицо, посмотреть в глаза, послушать его голос. И вот она уходила успокоенная, так как все короткие минуты их общения Прончатов целиком и полностью принадлежал Елене Максимовне, любил ее отчаянно, был естествен в этой любви, как дерево в росте.
- Будь здоров, Олег!
Когда бесшумно закрылись двери и в кабинет пришла глухая безлюдная тишина, Прончатов долго-долго сидел не шевелясь, затем подошел к окну, оперся лбом о холодное стекло. Зачем действительно волнения, интриги, вранье и хлопоты? Не сгинет же, черт побери, в тартарары сплавная контора, сам речной поселок Тагар- останется на земле вот эта белая церковь, освещенная теплыми лучами солнца, зеленая пространственность рек, кедрачи и глухая громада Васюганских болот. Будь ты неладен, трижды проклятый и трижды любимый Тагар! Но отчего боль и гнев охватывают тебя, когда думаешь о том, что ступит на тагарскую землю чужой человек, пройдется начальственной ступней по тротуару, сядет в кабинете Михаила Николаевича? Что знает, он об этой белой церкви, что говорит ему старый осокорь на берегу, синий кедрач, в котором бродил мальчишка Прончатов!
За синим кедрачом течет небольшой приток Оби - таежная речушка Смородиновая, за ней распластывается другой кедрач, а уж за ним - два больших длинных озера, на которых плавно качаются кувшинки, играет крупная рыба, по ночам полощет крутые рога прозрачный месяц. Что знает об этом Цветков? Разве было в его жизни такое, когда тайга, реки, озера, небо татарской земли платили за любовь к ним здоровьем, молодостью, силой?...
Здесь автор в последний раз делает отступление в прошлое своего героя, припомнив, что через несколько месяцев после окончания войны, в августе тысяча девятьсот сорок пятого года...
СКАЗ О ПРОШЛОМ
В августе с неба часто падали звезды, озерная вода была густа, как чай; по ночам на лугах косили тишину дергачи-птицы, луна над веретями и сорами Васюганских болот висела пустая, прозрачная до синевы. Звезды все падали и падали, но меньше звезд не становилось, вот только боязно было, как бы не сорвалась с места самая яркая в Нарыме звезда - Полярная. От страха перед тем, что звезда обреченно покатится вниз, Олег Прончатов закрывал глаза и в темноте лежал долго-долго, пока хватало решимости. Рана в плече болела, запахи госпиталя окружали кровать, хотя давным-давно были сняты повязки. Всю ночь Прончатов ворочался на горячих простынях, пытаясь уснуть, заползал с головой под подушку, но сна не было. Тогда Олег читал о том, как у майора Ковалева пропал нос или черт сидел за плечами кузнеца Вакулы.
Непонятное, странное произошло с Прончатовым. Через месяц после окончания войны он был демобилизован, в Тагар вернулся в конце июля и уже на следующий день, бренча орденами и медалями, сверкая иноземным глянцем сапог, облитый зеленой диагональю, неторопливо прошелся по поселку. Он дослужился до старшего лейтенанта, славился лихостью, храбростью, щегольством и потому по Тагару прошел так, что женщины ахнули. На второй гулянке по поводу возвращения Олега местная красавица Анка Мамаева сказала ему открыто:
- Пропала я, товарищ старший лейтенант! Чего хошь делай - твоя!
Две недели Олег ходил от водки и от счастья пьяный, перебывал в гостях у всего Тагара, но каждую ночь зоревал на сеновале у Мамаевых. Он играл на трофейном аккордеоне все фронтовые песий, в застолье пел приятным баском "Бьется в тесной печурке огонь..." и плясал тоже хорошо.
Однако в конце третьей недели с Прончатовым случилась беда. Произошло это в четвертом часу ночи, когда Олег на старом отцовском велосипеде возвращался домой от Анки Мамаевой, так как в пять часов утра договорился с отцом рыбалить. Августовская ночь была глухой, рассвет только начинался. Олегу казалось, что он на велосипеде несется по воздуху, как ведьма на помеле. Когда переднее колесо опускалось в низинку, сердце замирало от слабости. На Бульварной улице Олег сошел с велосипеда, чтобы на руках перенести машину через лужу, двинулся уж шаткими дощечками, как вдруг услышал скрипучий голос дверных петель - кто-то, видимо, вышел во двор.
Прончатов огляделся. Мертво и слепо стояли дома, холодно мерцал над ними алюминиевый горизонт, колодезный журавль угрожающе замахнулся рукой; пусто, дремуче, глухо. Потом раздался тонкий, жалобный стон, небо над ним мгновенно сомкнулось, сдавленно оборвавшись, стон оставил после себя ощущение боли, страха. Похолодев, Прончатов прислушался, несколько секунд не мог определить, откуда послышался стон, а потом понял, что это он сам тонко и жалобно простонал.
"Я сейчас упаду!" - подумал Олег и действительно повалился на спину так быстро, словно ему перебили ноги. Падая, он инстинктивно оттолкнул от себя велосипед, взмахнул руками и от этого ударился о землю боком, так как успел повернуться. Еще падая, еще с ужасом видя, как наваливается оловянная лужа, он потерял сознание, но последняя мысль отпечаталась в сознании надолго. "Полярная-то звезда сгорела!" - подумал он, и на этом все кончилось.
Сколько времени длилось забытье, Олег не знал, что с ним происходило, не чувствовал, но впоследствии ему казалось, что он помнит, как его куда-то несли, слышал, как рыдала у ног мать, как кричали сестренки и как его укладывали, как раздевали.
Очнулся Олег в двенадцатом часу дня, когда возле кровати уже сидел приехавший из райцентра врач Гололобов. Он смотрел на больного пронизывающими глазами, усмехался уголками губ, и Прончатову показался гигантским, занимающим всю комнату.
- Вот мы и очнулись! - сказал Гололобов.
В комнате было просторно от солнца, ослепительно сверкал в руке врача никелированный стетоскоп, позади Гололобова, пропыленный насквозь, сидел отец Олега. Он спокойно улыбался, был для своих лет молодым, красивым.
- Нуте-с, будем рассказывать, что случилось! - сказал Гололобов. - С самого начала, -по порядочку.
Тут и выяснилось, что Олег ничего не помнил, остался в памяти только дверной скрип, холодное прикосновение к затылку оловянной лужи и дрожащий звонок велосипеда. Что произошло с ним, отчего началось, что испугало, когда Олег впервые почувствовал тревогу - все это из памяти ушло.
- Отлично, хорошо! - бодро сказал Гололобов. - А теперь, дорогой, послушаем сердечко.
Как много солнца жило в комнате! Казалось, что если добавить еще чуточку, то стены упадут, открыв сияющую голубизну неба, вольную просторность реки; тогда на душе станет совсем спокойно и легко, все несчастья кончатся и не надо будет тревожиться за Полярную звезду - ничего с ней не случится!
- А страхи вас какие-нибудь мучают? - спросил Гололобов таким тоном, словно подслушал мысли Олега. - Боитесь вы чего-нибудь?
- Нет!
- Ну и отлично, ну и отлично! -фальшиво-бодро воскликнул невропатолог. - Никогда не встречал такого здорового больного!
Посидев еще минут пять, поговорив о разных разностях, Гололобов и отец ушли, долго шептались в соседней комнате, но Олег не прислушивался. Подтянув ноги к животу, вобрав голову в плечи, лежал он на кровати- маленький, тихий, очень бледный. Лежал и боялся, что солнце вечером уйдет за горизонт; неотвратимость этого была очевидна, и страх перед ней был так же ужасен, как страх перед вечностью.
