Владислав Титов - Всем смертям назло
"Спасибо вам за те минуты, что пережила я, читая вашу повесть. Многое меня взволновало, но, пожалуй, больше всего поразила эта неистребимая любовь к жизни, что пронизывает каждую строчку повести. Эта жажда жизни присутствует на каждой странице. О чем бы ни рассказывалось: и в описании природы, и в описании весны, и в ожидании операций, и даже смерть Егорыча утверждает жизнь.
Не знаю, дойдет ли мое письмо до вас, но мне очень хочется, чтобы знали, что ваш труд очень нужен людям. Мне и моему мужу по 25 лет. У меня позади комсомольская стройка, вуз, сейчас преподавательская работа. У мужа стройка, Белоярская ГЭС, училище, армия. Есть сын, учится в первом классе.
Были и у меня трудности в жизни, иногда руки опускались и делать ничего не хотелось. Теперь стыдно за себя становится. Спасибо, дорогой наш человек!
Семья Слепенко, Алла, Павел и Владимир, г. Фрунзе".
"Мы, комсомольцы воины-подводники, прочитавшие вашу книгу, не могли не восхититься мужеством, настойчивостью в достижении цели, трудолюбием нашего современника — Сергея Петрова. Не могли без волнения, без сердечного сострадания и желания помочь следить за душевным миром Тани Петровой замечательной советской женщины, настоящая, чистая, искренняя любовь которой вырвала из лап смерти Сергея, дала ему силы для взлета, побудила взяться за перо.
Вы поведали нам трудные минуты своей жизни. Это мы знаем. Мы знаем и то, что так мог поступить только человек, воспитанный Ленинским комсомолом, воспитанный на примерах мужества, примерах бескорыстного служения своему народу людей старшего поколения. Вы ярко представили нам нашего современника, человека нового, социалистического мира. Вы разбили в пух и прах лживые домыслы буржуазной пропаганды, будто у нашей молодежи нет того революционного порыва, нет того самоотверженного мужества, нет ясной цели в жизни, которые были у наших отцов и дедов.
Мы считаем, что ваша повесть имеет неоценимое значение в воспитании молодежи, так как она действительно делает людей лучше, добрее, чище, еще внимательнее друг к другу, мужественнее, каждого заставляет глубоко задуматься о своем назначении в жизни. Ваша книга дала нам, подводникам, очень многое. Заставила еще лучше относиться к своему служебному долгу, еще мужественнее переносить все тяготы нашей службы, больше работать над укреплением воинской дисциплины, повышать боеготовность подводной лодки. Мы с вами согласны, что наша молодежь умеет не только модно одеваться, веселиться, но и, если этого потребует Родина, отдать жизнь во имя счастья советского народа, во имя торжества коммунистических идей.
С комсомольским приветом, комсомольцы-подводники".
"Простите, не знаю вашего отчества, поэтому обращаюсь по имени.
Владислав, Слава!
Не люблю красивых слов, но другими выразить то, что чувствую, не могу. Я преклоняюсь перед вами и вашей женой — перед вашим совместным человеческим подвигом. И очень хорошо, что вы обо всем этом написали. Ваша повесть будет помогать людям бороться за свое место в жизни, быть чище и лучше. Это очень важно и нужно. Я по профессии актриса, и, когда мне удается со сцены заставить людей думать о жизни и всколыхнуть какие-то хорошие струны человеческой души, я прихожу домой счастливая, и мне тогда кажется, что я недаром живу на этой земле. Я уверена, что вы своей повестью поселили много доброго в сердцах люден. Спасибо вам за это.
Аленева, г. Петрозаводск".
В тот год я не дождался окончания публикации повести в добринской районной газете "Заря коммунизма". Неудержимо потянуло к письменному столу, домой, к привычной, обжитой обстановке. Да и, честно сказать, в отцовском доме в ту пору работать было негде. И вновь целыми ночами, закрывшись в кухне, просиживал над рукописью. Правил, перечеркивал, выбрасывал, дописывал, вновь черкал и писал заново. Мучил вопрос: куда послать и посылать ли вообще?
Москва с ее огромной армией журналов и издательств отпадала. Обожженным местом было страшновато прикасаться к огню. Но когда рукопись была готова, выбор мой пал на Киев. Длинно потянулись часы, дни, недели. Вновь избегала меня и при встрече прятала глаза почтальонша.
"Вам ничего нет…" — робко говорила она и старалась тихо проскользнуть мимо, будто в том, что там, в далеком Киеве, люди не торопятся с ответом, есть и ее вина. Мне было жаль Зою, и, бывало, далеко, за два квартала, увидев ее, прятался в подъезд и с остановившимся сердцем ждал: а вдруг есть письмо из журнала, вдруг позовет. А когда наконец пришел ответ, Зоя, наученная тем первым случаем из Москвы, передала письмо соседу и попросила вручить нам.
"Уважаемый Владислав!
Было бы неплохо, если бы вы указали свое отчество.
Мы получили вашу повесть. Прочитали. Нам кажется, что при серьезной доработке она может быть опубликована в нашем журнале. Работа предстоит кропотливая, не скорая, но нужная. С этой целью мы командируем к вам сотрудника журнала.
Всего вам самого доброго.
Киев. Январь, 1966 г.".
Жизнь завертелась какой-то бешеной круговертью. "Редактор… Ко мне едет редактор! Какой он? Что собирается делать? А вдруг приедет настоящий, живой писатель! Не сон ли приснился мне?"
— Господи! У нас и в комнате-то ничего нет. Говорила же, давай купим диван! Ну как мы человека встретим?
— Войдет, здравствуйте. Здравствуйте. Посадим вот тут. Нет, вот здесь. Вы написали? Я. А зачем? Для кого?
Ответов мы не знали и вообще не представляли, что это такое — редактор, какова его роль, что он намерен делать и вообще зачем едет. Вот Соловьев взял рукопись и без всяких редакторов напечатал в газете. Кое-где, правда, сократил, кое-какие слова выбросил, но это, наверное, оттого, что газета меньше, чем журнал, по объему, да и другие материалы печатать надо. Неужели сокращать будет? Кое-что можно, конечно.
— Слушай, а может, диван у тети Гали займем на время?
— А кто его с этажа на этаж таскать будет?
— И то верно.
…Редактор из Киева приехал днем. В комнату вошел худой, бледный человек, с серыми невыразительными глазами, устало и сухо поздоровался.
— Портфель я оставлю у вас… с гостиницами, оказывается, трудно в Ворошиловграде. Потом у меня дела в вашем обществе "Знание". Завтра утром приступим к рукописи. Идет?
— Идет.
И, хлопнув дверью, он ушел. Мы молча переглянулись и сели.
— Говорила же, диван купить надо! — растерянно сказала Рита.
— Вот и не нужно бы человеку по гостиницам мыкаться, — согласился я.
К вечеру редактор не вернулся. Мы не спали до рассвета и все гадали: а вдруг заблудился в чужом городе? А вдруг несчастный случай? А если это?.. А вдруг то?.. Не пришел он и к обеду следующего дня. Мы не находили себе места. Идти в милицию? В "скорую помощь"?
— Он же говорил, что в общество "Знание" пойдет!
— Рита, беги к автомату, звони туда! Скорей, пожалуйста!
Жена вернулась с каким-то непонятным лицом и недоумевающим взглядом.
— Он в Кадиевке…
— Где?
— В Кадиевке…
— Выступать уехал по путевке общества.
— Зачем?
— Может, денег у человека нет, поесть не на что?
— Я борщ сготовлю.
— Какой борщ! Какой борщ! — взмолился я. — Человек из Киева, редактор, а ты — борщ!
— Ой? А чего ж ему?
— Сходи в гастроном, купи что надо. У соседей поспрашивай.
Редактор вернулся поздно вечером, уставший и слегка покачиваясь.
— Отдохнуть найдется где?
"Все-таки диван надо было купить. Ведь в кредит продают… — тоскливо заныло у меня под ложечкой. — А теперь где?" — Я усиленно соображал.
— Рита, сходи к тете Гале…
Жена вышла.
— Друга встретил у вас в городе, — сказал редактор.
Завтра с утра приступим. Ты, старик, нашел золотую жилу. Вот опыта у тебя нет. Но не горюй! — Он приблизился ко мне и хлопнул по плечу. — Мы такое выдадим в четвертом номере, пальчики оближут! Верь мне, старик! Я помогу. Выпить найдется?
— Найдется…
— Я из тебя настоящего писателя сделаю. А то шваль всякая по страницам шастает! Но, старик… — Он глубокомысленно умолк и поднял палец вверх. Надо поработать. Серьезно поработать! Литература — дело непростое. Я тебе помогу. Мы такое выдадим!. До аэродрома далеко? Я билет на завтра взял. Шестнадцать сорок…
Переночевав у тети Гали, мы в половине десятого утра спустились к себе и разбудили редактора. Он неохотно поднялся, долго кряхтел, хмыкал, тер виски, лоб, потом умылся и наскоро позавтракал.
— Вот что, старик. — Он достал из портфеля мою рукопись и положил на стол. — Кое-чего ты недомыслил в своей повести. А надо бы… Твой герой, э-э-э… Сергей Петров после больницы остался один на один с собой. Так нельзя, старина. В нашем Отечестве так не бывает. Это нетипично. По этому поводу любой критик таких гвоздей набьет, не рад будешь. Это уж поверь мне. Не первый год в литературе. Вот, к примеру, у Островского… Так там Павка всегда с массой, всегда впереди. Или у Бори Полевого…
