Верните белых лебедей - Николай Максимович Ольков
Три комбайна Ростовского завода пригнали мужики прямо с железнодорожных платформ. Двое суток лежали под ними и ходили вокруг них в железнодорожном тупике, какой-то начальник интересовался, любовался, качал головой, но не гнал. Всё подтянули, проверили, завели моторы, полчаса поработали вхолостую, потом колонной двинулись в сторону родного дома. Жатки и копнители в первый же день увезли на автомашинах.
Сегодня Родион заходил на зерновой склад. Небольшой сортировальносушильный комплекс Горлов унюхал в соседней области, хозяйство разорилось, продавали всё. Он позвонил:
— Надо брать, вещь просто необходимая. И семена подработать дядю не просить, и зерно подсушить, если вдруг непогода.
— Цена? — спросил шеф.
Директор назвал.
— Не уступят? — поинтересовался генеральный.
— Родион Петрович, им отступать некуда, вот-вот назначат конкурсного управляющего, тот, конечно, всё разгонит за бесценок, а мужики под суд, под вечную задолженность перед государством. Как будто специально придумали этих арбитражных наймитов, чтобы экономику гробить. Смотрите, вам решать.
Родион согласился и сразу попросил, чтобы демонтаж вели и наши мужики, а то потом будут бегать, куда эту хреновину, куда ту. Привезли, собрали, опробовали. Горлов очень доволен, с таким тылом можно выходить на уборку.
Хлеб. Огромными волнами, похожими на колебания океана, колышется пшеница. Так было всегда, и дед его, наверное, при единоличной жизни вот так же выходил к полю и ждал, что оно ему даст. И он сейчас, неожиданный хлебороб, случайный крестьянин, полон этих страстей: что даст, что будет? А потом интересная мысль проскользнула: надо Петьку сюда привезти, что он скажет, какие слова у него будут в душе, не на языке даже, при виде этого поля. Ведь и дед по маме тоже крестьянин. А если Петьке по душе придётся (Родион расходился в чувствах и планах) — продам механический заводик, возьму ещё один колхоз, чтобы была настоящая агрофирма. Тогда и скот можно разводить дополнительно, и люди потребуются надёжные.
Чьи-то негромкие голоса прервали его фантазии, он обернулся: по ту сторону машины стояла кучка парней и девчат. Родион провёл рукой по лицу, словно стирая мысли и чувства, подошёл ближе. Ребята недружно поздоровались.
— Родион Петрович! — видно, самая бойкая начала разговор. — Вот сейчас у нас колхоз небольшой, но он же будет расти, правильно?
— Продолжай.
Она улыбнулась:
— А если будет расти, значит, потребуются не только рабочие, но и специалисты. Родион тоже улыбнулся:
— Мыслишь верно. Дальше.
Видя его расположение, девушка осмелела:
— Мы нынче идём в выпускной класс. Весной получим аттестаты. В разные вузы собираемся поступать, кто в педагогический, кто в сельхоз, кто в медицинский. Ведь со временем вам даже программисты-компьютерщики потребуются, правда?
Родион согласился и спросил:
— Твои предложения?
Оказывается, предложения уже обсуждены:
— Заключим с колхозом договор и после окончания вернёмся в село работать.
— Колхоз будет платить вам стипендию? — поинтересовался генеральный директор.
Девушка кивнула:
— Хотелось бы…
Родион Петрович помолчал, посмотрел на ребят: молодые, всё впереди, а вот видишь, решили с родной деревней связать жизнь. Но это надо хорошенько обмозговать:
— Согласен предварительно. Только, ребята, у меня такое воспитание, я даже после устной договоренности требую исполнения обязательств, а подписанный договор — это судьба. Но об этом позже. Думайте, решайте, а я со своими посоветуюсь. Да, а вы все местные?
— Все. Вот это и есть будущий выпускной класс.
Это его разочаровало:
— Негусто.
Боевая девушка и тут не растерялась:
— Ничего, Родион Петрович, пока мы учимся, наши колхозницы нарожают столько детей, что и садик придётся расширять, и школу. Я уж про производство молчу.
Родион засмеялся:
— Поделись, на чём основан твой прогноз?
Она ответила тихонько:
— Только для вас. Наши мамы даже собрались рожать, говорят, хорошая жизнь возвращается.
Разговор с молодёжью взбодрил Бывакина, он понимал, что сильно завидует им, нынешним. Он вспомнил слова Доктора, последний день, они ехали в больницу, ехали медленно, обогнали двух велосипедистов, парня и девушку. Доктор проводил их грустным взглядом и сказал, что отдал бы всё, даже душу дьяволу, если это возможно, чтобы только на несколько минут стать молодым, проехать рядом с этой девушкой на велосипеде и сказать ей те слова, которые обычно говорят молодые люди. Он тогда посмотрел на Родю и улыбнулся: «Ты счастливый, однако этого еще не ощущаешь».
На территории машинной мастерской увидел Горлова, тот махнул рукой, подбежал:
— Родион Петрович, сил моих не хватает. Вот молодые мужчины, не попали в комбайнеры, просятся помощниками, хоть по двое.
Бывакин вышел из машины и с силой хлопнул дверцей:
— Что значит — по двое? Прокатиться с ветерком? А кто будет солому копнить и к базам таскать, кто будет на зерновом складе — там же десятки людей нужны. Командуй, Владимир Гаврилович, чтоб от зубов отскакивало. Раз рявкнул — и нет человека! Мне что, каждому под задницу технику подгонять? И руками будем робить, а вы как думали? Это же хлеб!
— Он всему голова! — подхватил кто-то.
Родион нашёл крикуна и подозвал:
— Запомни: не голова! Это в песне так поётся, ладно, для песни простительно. Только хлеб — это жизнь. Я в карцере первую неделю отсидел, а давали кружку воды и кусочек хлеба, в палец толщиной через булку отрезан. И всё. Так вот, тот хлеб я не ел. Старые зеки учили: соси, сынок, всё в кровь впитается, не умрёшь. А были и такие, в основном из фраеров, ну, попал простой мужик городской или деревенский и что-то натворил на зоне, его туда. Он с дуру утром хлеб сглотит, водой запьёт, утра дождётся, и опять. Через неделю вытащат, а он уже не жилец.
— Родион Петрович, как же вы в тюрьму-то попали? — с испугом спросил мужик.
— А ты у Зины Бородиной спроси, она всё помнит. Я уже забыл, кто меня тогда обидел, забыл, чтобы не захотелось отомстить. Понимаешь, так бывает. Так что хлеб — он насущный, он каждый день нужен, без хлеба человек не сможет прожить.
— Верно, — поддакнул дед Тихон. — Оно и в святой молитве сказано: «Хлеб наш насущный дай нам днесь», стало быть, каждый день.
Родион повернулся к деду:
— Кто — дай? — сурово спросил он.
Дед стушевался под суровым взглядом Бывалого:
— Родя, дак,
