И Маркс молчал у Дарвина в саду - Илона Йергер
Когда Гальтон уезжал, а Эмма, стоя в дверях, махала ему рукой, доктор Беккет во весь опор мчался в противоположном направлении. Иногда он предпочитал экипажу свою лошадь и, отчасти ради спортивного моциона, отчасти ради скорости, ехал один. Он был отличным наездником.
Тремя днями ранее он решил оставить сфигмограф в Даун-хаусе, поскольку в настоящее время никто из его пациентов не нуждался в нем так, как Дарвин. Кроме того, они договорились, что доктор будет собирать результаты измерений и впоследствии опишет их. Всю жизнь он использовал подопытных животных, заметил при этом Чарльз. Так почему бы теперь самому не предоставить полезные сведения для науки?
Благодаря лекарству сердечный приступ быстро прошел, и Чарльз вздремнул. Когда доктор вошел и сел в кресло, оставленное Гальтоном, он мирно посапывал, слегка приоткрыв рот. Небольшая пауза была Беккету кстати, чтобы самому отдышаться. Уже несколько недель он носился по сырому холоду от одного пациента к другому – поздняя весна взимала дань.
Проснувшись, Дарвин смущенно откашлялся.
– Вы давно здесь?
– Нет, только приехал. Как вы себя чувствуете?
– Ну, как сказать. Глотнул вашего динамита, сейчас лучше. Минувшая ночь была длинной, все время не хватало воздуха, особенно лежа. И дуб сломался.
– Какой дуб?
– Посмотрите, там, в саду. Тоже не выдержал долгой зимы.
Доктор подошел к окну, увидел печальное зрелище и, молча вернувшись, принялся за деревянный ящик, а Дарвин с готовностью подставил руку. Ненадолго исчезла разделявшая их болезнь. Сейчас они действовали как коллеги на службе науки, а между ними щелкал аппарат.
Показатели были настолько чудовищны, что Беккету пришла в голову мысль о возможной технической неисправности.
Вдруг Дарвин прервал молчание:
– Без смерти нет эволюции.
Доктор кивнул и, встав, подложил в камин дров. Он заметил, что рука у Дарвина холодная.
– Возьмите, к примеру, сердце. – Дарвин почтительно указал на левую сторону груди, где поселилась боль, однако не притронулся к ней. – Эту хрупкую мышцу homo sapiens нужно улучшить. Я считаю ошибкой конструкции узкие проходы, которые засоряются и болят. – Он попытался улыбнуться.
– От боли я принес вам бутылочку с морфием. В сочетании с капсулами станет лучше.
Они повторили замер. Результат не изменился. Доктор Беккет записал его в блокнот, убрал блокнот в нагрудный карман и отнес прибор в сторону.
– Дело идет к концу, не так ли? – спросил Дарвин. – К своему изумлению, я совсем не боюсь смерти.
– Рад слышать. Неверие ни во что может стать истинным утешением. Ведь христиане так боятся ада и чистилища. – Беккет поставил аппарат в ящик. – Раньше я часто пытался убедить своих пациентов в том, что они просто распадутся на отдельные атомы, то есть вернутся в то состояние, из которого родились. Но вам это объяснять не нужно.
– Вот как?
Возможно, запирая скрипучий ящик, доктор не услышал последних слов. Выпрямившись, он сказал:
– Я хотел избавить пациентов от страха смерти. А вы знаете, что меня именно поэтому с позором выгнали из больницы? Главный врач был важным лицом в Англиканской церкви и из-за атеистической пропаганды просто дал мне пинка.
– Вы не рассказывали. Но все к лучшему. Если бы вас не уволили, вы бы сейчас не сидели рядом как мой врач. Кстати, я не атеист. Мне уже пришлось объясняться с вашим Марксом.
Доктор поморщил нос, возвращая таким образом вечно сползающие очки на место. На лбу у него прочертились две глубокие морщины. Глядя на огонь, Беккет спросил:
– Если не нужен Создатель, нужен ли тогда Бог?
– Позвольте мне переформулировать вопрос. Если Бог есть, какую роль Он играет в эволюции? Не может ли быть так, что Он проявляется не в чудесах, а в законах природы?
Разговор оборвался. В том числе и потому, что у Дарвина слипались глаза. Коротко поворчала Полли. Дарвин поворчал в ответ, а после довольно продолжительной паузы сказал:
– Интересно, будет ли мне позволено что-то понимать во время смерти?
Доктор Беккет оставался до наступления темноты, потом ускакал. В конце улицы, почти у самой церкви, он сбавил темп. Обернулся и вспомнил вопрос, который Дарвин обратил к нему на прощание, в дорогу: «Вы ведь не относитесь к тем, кто считает, что у них на все есть ответ?»
В гнетущем молчании почти ничего не ели. Около восьми Джозеф убрал посуду. От страха перед ночью у Эммы пропал аппетит, а Чарльз отказался идти в столовую, объяснив это тем, что не в силах больше выносить тиранию своего метеоризма. Почти сразу после еды съеденное, переворачиваясь в животе, начинает давить снизу на сердце. Эмма уже не возражала против такой анатомии, она видела, что муж очень слаб, и не хотела спорить.
Чарльз при свете каминного огня остался в гостиной, а в ногах у него примостилась Полли. Дверь была открыта, хозяин хотел слышать кухонные звуки.
Эмма, что раньше ей и в голову не пришло бы, решила помочь Джозефу и взялась отнести на кухню свою нетронутую тарелку с бараниной. Ее явная несобранность опечалила дворецкого. Она нарушила весь порядок между кухонным столом и плитой, да к тому же упустила убежавшее молоко, которое хотела подогреть для Чарльза. Кухарка была рада, когда хозяйка удалилась из ее епархии.
Идя по длинному коридору, Эмма жонглировала полной до краев, слишком горячей кружкой. Она забыла поднос и едва справилась. С обожженными пальцами она вошла к Чарльзу, который, к ее облегчению, выпил молока, как следует плеснув туда бренди. Когда Эмма, как обычно в последние дни, собралась проводить его наверх, он, решив остаться, воспротивился, будто капризный ребенок. На вопрос, трудно ли ему подниматься по лестнице и поэтому он не хочет наверх, Чарльз промолчал.
Эмма велела принести подушки и одеяла, а Чарльз, набросив на плечи любимый кашемировый плед, перебрался в кабинет. Его сопровождала Полли, идя очень близко и несколько раз коснувшись его щиколоток. Потом она растянулась у дивана, не удостоив свою корзину и взглядом. Дав Чарльзу лекарство, Эмма, в соответствии с врачебным предписанием, дополнительно положила ему на язык три шарика. Рассосав их, Дарвин пробормотал, что действительно очень высоко ценит Беккета, но эти шарики принимает только ради доктора, не имея ни единого атома веры.
Ночью Эмма пару раз тихонько заходила в кабинет и подкладывала дров. Спал он или просто не хотел говорить, она не поняла. Но Полли точно не спала. Отблески огня светились в ее
