Остановка. Неслучившиеся истории - Роман Валерьевич Сенчин
– Ну когда он кончится, в конце-то концов! – слышится ворчание папы.
– Сейчас кончится, сейчас переключишь, – мамино ворчание в ответ.
– Там уже матч десять минут…
– Погоди!
Несколько долгих секунд тишины, только невнятные голоса актеров из телевизора. Затем папа начинает по новой:
– Раз в месяц можно и не досмотреть этих своих… Там ждать не будут, залепят банку, а потом сиди, как дурак…
– Да погоди ты, а!
– А, ну тебя, – обижается папа, – совсем мозги потеряла со своими Кончитами.
Ты, конечно, слышишь их перебранку, но слушаешь совсем другое… Нет, лифт молчит. Ты смотришь в глазок. Всё та же часть соседской двери, зеленая краска панели, щит… А лифт все молчит…
– Можешь переключать на свой футбол чёртов, – разрешает мама.
– Это твои сериалы – чёртовы!
– Ладно уж, не распыхивайся. – Слышно, как мама встает с дивана. Скорей всего, сейчас на кухню пойдет.
– Дочура, ты чего здесь?.. Звонишь?
– Угу, – ты дергаешь головой, набирая знакомый, совсем еще недавно такой дорогой номер.
– Кушать не хочешь? Я омлет с колбаской пожарю. А?
– Не, не хочу. – Ты следишь за тишиной в трубке, гадаешь, чем прервется она, чьим голосом, какими гудками… Торопливый пунктир коротких: ту-ту-ту-ту.
– Может, компотик открыть? – продолжает мама. – Хоть посластим душу.
– Мам! – Слезы готовы брызнуть из глаз. – Дай мне поговорить, пожалуйста! Не хочу я ничего.
– Да ради бога, ради бога. – Мама то ли пугается, то ли обижается. Уходит на кухню.
Медленно, непослушно твой палец нажимает на кнопки с цифрами. Теперь номер ее, Аленки. Если ответит, молча положить трубку. Если возьмет ее мама или бабушка, узнать, дома ли она, и тоже скорей положить. Да, надо узнать…
Ты ждешь. Секунда, другая, легкое шипение где-то там, в глубине трубки. А затем: ту-ту-ту-ту… Ты швыряешь проклятую трубку, в телефоне что-то отчаянно звенькает.
– Что ж такое-то?! – Мама выскочила из кухни.
– Что-о! – кричишь ты в ответ, смотришь на нее ненавидящим взглядом, пытаясь установить трубку на рычажках.
– Доча, – мамин голос становится тихим и ласковым, – тебе плохо? Скажи…
– Мне хорошо. Хо-ро-шо! – Ты отворачиваешься к вешалке и прячешь лицо в одежду; щеку щекочет мех твоей кроличьей шубки… Дурацкая детская шубка с обтершимся воротником и рукавами, и лезет все время…
Мама обнимает тебя, шепчет в самое ухо:
– Успокойся, миленькая, не надо. Не надо. Не стоят они того. Все еще будет, все будет.
Да что она говорит?! Как же ты могла ей вчера рассказать, обо всем рассказать?.. Ты отталкиваешь ее руки и быстро возвращаешься в свою комнату. Включаешь лампу, падаешь на тахту.
Из зала слышен бубнеж: мама вводит папу в курс дела. Этого еще не хватало… И он что-то бубнит. Что он может бубнить? Что он может ответить?.. Дура, какая ты дура, зачем ты вчера рассказала?.. Поделиться захотелось, поддержку почувствовать. Идиотка!
Ты протягиваешь тяжелую, словно чужую руку к магнитофону. Нажимаешь кнопку PLAY. И тут же заворковала Лика, вкрадчиво заворковала, но совсем не грустно, не по правде:
Ты ведь знаешь, я одна,
Как одинокая луна,
Я не могу забыть тебя,
Я без тебя схожу с ума…
Щелкаешь STOP. Из зала все тот же бубнеж. Куда деться? Как бы исчезнуть. Для всех… и для себя.
– Да пройдет, чего ты? – наконец внятный, слегка досадливый папин голос. – Я вон в свое время аж вены себе пилил, и ничё… Ну давай! – вскрикивает он искренне. – Бей! Бей же!.. А-а, тормоз хренов… Видала? Такой момент!..
Но ведь он это был. Он, Саша. Только он так ходит, только он мог так качнуть качели, ее качели… Сейчас стоит у подъезда и боится подняться, курит сигарету одну за другой… Ты вскакиваешь с тахты… Нет, его просто не пускает эта старуха консьержка, эта карга. «Поздно уже, люди спать легли. На работу завтра, на учебу. Нечего по ночам…»
– Ты куда? – суетится мама вокруг тебя. – Куда, дочушка?
Ты натягиваешь кроссовки, сдергиваешь с крючка шубку.
– Сейчас вернусь.
– Да куда в такое-то время?! Ви-ить!
– Чего опять? – откликается папа.
– Иди сюда! Чего… Надо, значит!
– Ну? – Папа уже в прихожей.
– Вот, собралась куда-то…
– Сейчас… я… вернусь, – раздельно произносишь ты, отстраняешь маму, желая отпереть дверь.
– Ви-ить, – голос у мамы становится писклявым, мокрым каким-то, – иди с ней.
Папа сует ноги в туфли, шуршит болоньевой курткой. Бормочет:
– Сумасшедший дом… в самом деле…
Спускаетесь вместе на лифте. Ты наблюдаешь, как сквозь щелку неплотно сомкнутых дверец плывут этажи. Папа раздраженно посапывает, но слов не говорит. Спасибо.
В вестибюле никого постороннего. Консьержка за своим столом ест макароны с фаршем из прозрачного контейнера.
– Ко мне не приходили? – ты стараешься выглядеть как всегда.
Старуха глядит на тебя непонимающе и продолжает жевать. Проглотив, отвечает:
– Нет, не было… не было. А чего?
Ты выбегаешь на улицу. Глядишь по сторонам. Хоть кто-нибудь… Пусто. Ни у подъезда, ни на скамейке под березами, ни в детском городке. Ни одного человека. Даже обмануться не получилось.
– Ну что? – спокойно произносит папа, наверно, смирившись, что матч придется из-за причуд дочери пропустить. – Куда дальше?
Дура, какая дура! Идиотка! Как стыдно…
– Домой, – шепчешь ты и идешь обратно.
Мама ждала у самого лифта. Сразу радостно вскрикнула:
– Ох, слава богу!
Хотела обнять тебя, но ты увернулась, в кроссовках, в шубке забежала в свою комнату.
Остановилась перед зеркалом. Маленькая дура с пухлощеким личиком, злыми глазами. Дурацкая челка по самые брови – специально так, чтоб прикрывала прыщи на лбу.
Потом ты оглядываешь комнату. Узкий, тесный прямоугольничек. Плакаты на стенах висят плотно один к другому. Кошечки, тигренок с мячом, Леонардо в роли Ромео, телепузики в память о детстве. Идиотка!..
Сунулась было мама, но испугалась твоего: «Можно мне одной побыть?!» – тут же исчезла.
И снова бубнеж. Решают, совещаются, переживают. Ох, как же стыдно…
Ты двигаешь влево штырёк дверной задвижки. Он легко входит в косяк стены… Почему-то на цыпочках, осторожно подходишь к окну и, стараясь не шуметь, начинаешь открывать первую раму.
Без имени
Его принесли и вытряхнули из мешка. И он услышал восхищенные детские голоса:
– Какой миленький!
– Какой розовый!
– Все они миленькие да розовые, когда такие, – ответил взрослый голос.
– Какие?
– Когда ребятишки.
Потом его отнесли в тесный сарайчик, который называли стайкой, и там он стал проводить свои дни. Дни и ночи. До неизвестного ему конца.
В стайке пахло почти как от него – теми из
