Том 1. Муза странствий - Борис Бета
Но кончился виноград, и Марсель уехал восвояси. Перед отъездом он пытался сманивать с собой названного своего кузена, но Люсьен остался у господина Фора еще на одну зиму.
В ноябре пришло письмо от Марселя. Он сильно разбил себе руку на работе, пожалуй, кое-что отрежут – неужели не приедешь, Люсьен, навестить старого товарища?
Письмо это читала вслух жена старшего рабочего, сам Люсьен плохо разбирал писанное. По общему совету он сел за ответ, но дело это не ладилось; ему даже предложили очки отца Бернарда, который всегда работал на быках, но очки не помогли. И только перед Рождеством Люсьен собрался в марсельское путешествие. Он вез с собой подарки: хорошее вино, пару бутылок виноградного спирта. У господина Фора он взял две тысячи.
Борниоль проснулся в совершенной темноте, сердце его замирало. Откинув тяжелое одеяло, он сел, передыхая. Что-то непривычное, раздражающее и уже непоправимое существовало не только в этой полночной тьме, но и в нем самом.
Кажется, накануне он был пьян. Это подтверждал вкус во рту, это чувствовалось во всем теле. Но как происходило все, где началось, этого он не мог вспомнить…
Сердце билось с ожесточением, но голова была свежа. Он протянул руку к столику, к лампе, но рука его коснулась женского обнаженного плеча, он стал различать сонное дыхание подле, – как его жена осталась с ним в постели? Поистине странно! И откуда эта широкая кровать?
Столик с лампой отыскался слева. Борниоль включил свет, огляделся и зажмурился, прикрыл глаза рукой. Нет! Неужели он сошел с ума? Нет, что с ним случилось?
Рядом спит незнакомая женщина, эту большую комнату он видит в первый раз, руки его каким-то чудом темны, мозолисты, почти поломаны, и сам он одет в какое-то солдатское полосатое белье!..
Он соскочил босыми ногами на пол, зажег люстру, и таинственное ночное зеркало отразило как бы его самого, как бы его двойника, потемневшее, осунувшееся лицо, изрядную седину в плохо подстриженных волосах.
Он отвернулся, посмотрел по комнате. Женщина по-прежнему тихо спала на правом боку, но женщина его не привлекала. Он заметил бутылки на полу, календарь на стене…
Борниоль закурил английскую сигарету со стола женщины, на своем столе он нашел трубку и серый табак. Он сидел в кресле на чьем-то платье, сидел неподвижно. Он не помнил, он не мог даже смутно хоть что-нибудь припомнить, что с ним случилось за два с лишним года.
За оцепенением родилась спешка. Он начал одеваться на ходу, торопился словно в ярости. Рядом с трубкой он нашел бумажник. Там оказалось около тысячи франков, какие-то удостоверения на имя Люсьена Брюна. Бумажник был явно чужой, но он сунул его в карман просторного пиджака. Большой клетчатый платок пахнул дешевым мылом.
Из дома Борниоль вышел без труда – везде было темно, все спали. Он повернул английский замок нижних дверей и переступил на улицу.
Было месячно, стоял глухой час почти морозной ночи. Он пошел наугад, достигнул угла, повернул налево, затем повернул направо, едва не упал, поскользнулся, раздавив бумажный пакет, выброшенный, наверное, из верхних окон. Наконец, началась улица шире и чище. Он миновал пустой крытый рынок, вышел на узкую площадь. Через площадь за мостовой блистала месячно вода – ага, Старый Порт, знаменитые места, которые он раньше знал понаслышке. Впрочем, по этой набережной он должен был проезжать с женой и девочкой во время автомобильных прогулок…
В угловом баре пробивался свет сквозь двойные щели, будто раздавались голоса. Двери оказались, действительно, не закрытыми, Борниоль вошел на яркий свет, в густое тепло и заказал себе грог у стойки. Тут же он увидел шофера в фуражке гаража Маттеи и нанял. Он даже угостил шофера ромом.
После он мчался по ночным опустошенным улицам и весь дрожал.
И не от холода, а от того, что так неистово дрожало сердце или вдруг замирало. Тогда поднималась слабость, тошнота, он просовывал руку за жилет… но сердце оживало неудержимо, и опять сквозь слезы неслись, лучились перед ним фонари ночного, сурового, давно не виданного города!..
Шофер подъехал вплотную к тротуару, остановил и приготовился к расплате, снял перчатку с левой руки. Но седок медлил. Может быть, уснул? Тут шофер постучал пальцем в стекло. И так как ответа опять не последовало, шофер соскочил на мостовую и открыл дверцу отделения. При слабом электрическом свете, при мерклом пламени своей зажигалки он увидел бледное незрячее лицо седока; послушная, прохладная рука снова упала на колени.
Потерял сознание или умер? Раздумывать над этим, однако, не приходилось, следовало позвонить, в доме, конечно, знают этого человека.
Шофер вошел на ступеньки и позвонил. Месяц дробно светил в черных окнах нового богатого дома, ни одного огня не замечалось по этажам, да и неудивительно было: часы показывали без четверти четыре.
Прошло некоторое время, прежде чем за матовыми пузырчатыми стеклами, за лакированной решеткой вспыхнул свет, послышался шорох, дверь поддалась, и шофер, приняв на себя приятное тепло, заговорил со щуплым старичком – консьержем. Старик любезно, послушно сошел к автомобилю, и шофер снова засветил свою зажигалку. Не было сомненья, – это они решили согласно, – что седок был мертв.
– Вы знаете его? – спросил шофер.
– Конечно. Господин Борниоль жил у нас около трех лет.
– Тогда… – начал было шофер, но консьерж, не замечая ночного холода, и что ветер шевелит и дымит его длинные седины, продолжал:
– Видите ли, более двух лет назад господин Борниоль таинственно исчез. Да, вышел из дому за сигаретами и газетой и больше не вернулся. Все публикации и розыски оказались бесполезными. Год тому назад госпожа Борниоль вторично вышла замуж. То есть это не совсем гласно, но у нее в данное время другой муж, понимаете? Как же можно в столь поздний час беспокоить людей?.. Самое лучшее вам отвезти его в госпиталь.
– Тогда я пойду поищу полицейского, – сказал шофер не совсем довольно и пошел прочь.
– Советую вам пройти налево, – добавил старичок.
Только тут он почувствовал, сколь пронзительно, неприветливо этой ночью. Искреннее волнение его упало, он пошел к дверям, – но как все-таки изменился господин Борниоль…
Похищение Фернанды*
Рассчитавшись на виноградниках, Чернов приехал в Арль и остановился у Жозефа.
Однажды под вечер сидел он на площади Форюм за столиком перед кафе. Позеленевший Фредерик Мистраль одиноко возвышался над безлюдной маленькой площадью между каштанами, спиной к
