Полиция памяти - Ёко Огава
* * *
После той жуткой зачистки я долго не решалась спуститься в убежище. Как и прежде, я приносила R еду или воду, и наши глаза встречались, но дежурные диалоги вверх-вниз через люк сократились до пары слов. Я все пыталась придумать какие-нибудь объяснения, почему не спускаюсь к нему, но в итоге просто закрывала крышку люка, так ничего и не сказав.
Шок от ночного вторжения лишь усиливался день ото дня. R теперь почти не улыбался, а еду все чаще оставлял недоеденной. Может, его терзало, что сразу после зачистки я совсем расклеилась и не дала ему объясниться? Каждый раз, закрывая люк, я придерживала тяжелую крышку на пару секунд — в надежде, что хоть напоследок он вспомнит какие-то невысказанные слова. Но он, как правило, или сразу садился за стол спиной ко мне, или с головой зарывался в постель.
Я же просто места себе не находила от одной простой истины. Как ни крути, а ведь теперь не осталось никакого шанса на то, что он отодвинет засов, откинет крышку и выкарабкается из-под ковра, чтобы прийти ко мне! Конечно, подобный шанс сводила к нулю сама его ситуация; но сколько я ни твердила себе об этом, в голову так и закрадывалось подозрение, что он просто меня избегает.
Чем больше я вспоминала, что случилось с нами той ночью, тем дальше эти воспоминания, одно за другим, уносили меня из реальности. Праздничный ужин, тортик, гора кастрюль в мойке, подарки, вино, ботинки, пылающий ежедневник, задранный ковер, три силуэта, брезентовый занавес, слезы… Просто не верилось, что столько всего навалилось на меня за одну-единственную ночь. И, что говорить, мы с R не пережили бы этого кошмара так просто, если бы все-таки не переспали. Чтоб уберечь друг друга, мы оба сбежали в единственное укрытие, которое нам оставалось… повторяла я в свое утешение.
* * *
Отодвинув на край стола все написанное за сегодня, я полезла за словари, вытянула из стены трубу, приложила воронкой к уху. Сперва не услышала ничего. Но напрягла слух сильнее и вскоре начала различать негромкие шумы, доносившиеся из убежища.
Во-первых, шумела вода. И уже на этом фоне проступили его кашель, шелест одежды, урчание вытяжного пропеллера… Я перехватила воронку другой рукой и прижала к тому же уху еще сильнее.
Он мылся. Сегодня вечером я уже принесла ему все, что для этого нужно: тазик, чайник с кипятком, клеенку и полотенце.
— О! Так сегодня баня? А я и забыл… — сказал он.
— Уж простите, что не на горячих источниках! — пошутила я. И легонько лязгнула тазиком о ручку кресла — так, будто ударяю в гонг.
— Ну что ты! — воскликнул он, обеими руками перехватывая у меня банные принадлежности. — Очень здорово, что ты помнишь о расписании, даже когда календарей уже нет…
Из воронки послышалось, как зажурчала вода — мягко и прерывисто, словно чье-нибудь бормотание. Конечно, я никогда не видела, как он моется, но, судя по звукам в воронке, происходило примерно следующее.
Вот он расстелил на полу клеенку, чтоб не наделать луж. Вот уселся на нее нагишом, скрестив ноги. Снятая одежда ждет его, аккуратно разложенная на кровати. Пока вода в тазике не остыла, он ловко макает в воду полотенце, отжимает его. И обеими руками начинает тереть себе шею, спину, плечи и грудь. Вот полотенце подсохло, он макает его в тазик опять. Его мягкая кожа без солнца и свежего воздуха совсем побелела — и сразу краснеет, если тереть слишком сильно. Он двигает руками молча, без всякого выражения на лице. Крупные капли опадают с него и блестят на клеенке внизу.
Я сумела довольно точно нарисовать в воображении, как выглядит его тело. Как сокращаются мышцы. Под какими углами гнутся суставы. Какими узорами разбегаются вены с артериями. Все это я вспомнила на удивление отчетливо. И чем дольше эти едва различимые звуки затекали в память через барабанные перепонки, тем живее и ярче я ощущала то, о чем вспоминала.
В проеме штор показалась луна — редкая гостья в последние ночи. Ночная мгла окрасила черным даже укутавший город снег. Оконные стекла так и гудели от порывов ветра. Я расправила резиновую трубу. Воронка в руке успела неплохо нагреться.
Ну вот. Страницы моей рукописи собраны в стопку и прижаты стеклянным пресс-папье. Похоже, теперь они для меня единственно допустимый билет для спуска в убежище, подумала я.
И моего слуха коснулось журчание. Тонкое, долгое журчание наливаемой в тазик воды.
19
С тех пор, как мы отпраздновали день рождения старика, прошло несколько недель. За это время произошел целый ряд довольно странных происшествий, хотя ни одно из них, слава богу, с той жуткой зачисткой даже не сравнится.
Первое из этих происшествий случилось однажды вечером, когда я отправилась погулять, а по дороге наткнулась на старую крестьянку с какой-то фермы. Расстелив на обочине рогожку, старушка торговала овощами. Выбор был небольшой, но цены сильно дешевле, чем на городском рынке, и я тут же радостно набила себе пакет капустой, перцами и зелеными ростками фасоли. И когда уже протягивала ей деньги, она вдруг наклонилась близко-близко к моему лицу.
— Ты не знаешь какого-нибудь убежища? — прошептала она.
От испуга я чуть не выронила мелочь. Может, ослышалась?
— Что-что? — переспросила я.
— Я ищу тех, кто мог бы меня спрятать, — пояснила старушка, не глядя на меня, и сунула деньги в мешочек на поясе. Я огляделась по сторонам, но кроме стайки детей, резвившихся в парке через дорогу от нас, никого не заметила.
— Вас ищет Тайная полиция? — спросила я, делая вид, что просто болтаю о своей же покупке. Но она промолчала. Словно боялась сказать что-то не то.
Я пригляделась к старушке внимательней. Сложения вроде крепкого, но одета в обноски. Шаровары, явно шитые из старого кимоно, совсем обтрепались, шаль на плечах вся в катышках, кроссовки просят каши. Глаза слезятся, руки разбухшие, красные… Как тут в памяти ни ковыряйся, с ней мы раньше нигде не встречались, это уж точно.
Но тогда почему с такой просьбой она обращается к тем, кого знать не знает? В голове у меня все смешалось. С чего она решила, что я не сдам ее Тайной полиции? Или ее уже так прижало, что не знает, куда деваться? Если так, я, конечно, хотела бы ей помочь, если и не
