Дарий Великий не в порядке - Адиб Хоррам
В общем.
Было бы неплохо выучить фарси, как это сделала Лале.
– Прости, Дарий.
Теперь, когда мы были наедине и все Настоящие Персы ушли спать, она снова вернулась к американской версии моего имени.
Мама поцеловала меня в голову и снова включила кран.
– Тебе было бы проще разговаривать с дедом, если бы ты знал фарси. Ему никогда не было комфортно общаться на английском, даже до болезни.
Это я уже успел понять. По скайпу на английском с нами в основном говорила Маму.
– Знаешь, он на самом деле тебя любит. Даже если не всегда все правильно говорит. Он любит тебя.
– Я знаю, – отозвался я.
– Думаю, он тебя еще больше любит потому, что раньше никогда не видел. Для него это особое чувство.
– Да. Я тоже его люблю.
Возможно, это было преувеличением.
То есть любил я, скорее, свое представление о Бабу.
А представление сильно отличалось от реальности.
Утром Лале подскочила первой. Она носилась туда-сюда по коридору, пела песни во все горло и танцевала, громко шлепая ножками по плитке. Потом сестра приоткрыла дверь и заглянула ко мне в комнату.
– Доброе утро, Лале.
– Sobh bekheir![15]
– Хочешь позавтракать?
– Baleh[16].
– Хорошо. Я сейчас приду.
Я натянул носки и пошел за ней в кухню.
Благодаря нам с мамой предположить, что вчера здесь праздновали Навруз, было невозможно. Я даже протер все поверхности и плиту.
Лале сунула носик в холодильник. Он был до отказа наполнен всякими остатками, так что света на самой верхней полке хватало только на то, чтобы осветить ее саму, ниже он просто не пробивался.
– Noon-o paneer mekham[17].
Лале вошла в режим говорения исключительно на фарси, но хотя бы выбирала выражения, которые мне было под силу понять.
Я достал сыр фета из самого верхнего уголка дверцы холодильника.
– Хочешь, я подогрею тебе хлеб?
– Baleh!
Тарелки Лале было не достать, но зато она раздобыла для нас чистые ножи. Когда звякнул тостер (а я даже хотел, чтобы в этот момент включалась настоящая сирена или что-то вроде этого – настолько ультрасовременно он выглядел), я положил на дно корзинки одно из полотенец Маму и наполнил ее хлебом.
– Чаю хочешь?
Лале кивнула и вынула из корзинки кусок сангака больше, чем ее голова. Она швырнула его на тарелку и подула на пальцы: хлеб был очень горячий.
После завтрака мы с Лале уселись в гостиной. Я читал «Властелина колец», она смотрела очередную иранскую мыльную оперу. В Америке я никогда не смотрел мыльных опер, так что сравнить было не с чем, но иранские казались совершенно абсурдными.
Все до одного персонажи как будто бы пытались подражать игре Уильяма Шетнера[18].
А сестре нравилось.
– Посмотри, какая шуба! – Лале наконец переключилась на английский, чтобы комментировать происходящее в телике.
На экране пожилая женщина сидела за столом в роскошном ресторане в смехотворной белой шубе, которая своими цветом и размером делала ее похожей на белую медведицу.
– Вот это да.
Так нас и застала Маму: Лале хохотала над тем, что показывали по телевизору, а я читал книжку и при необходимости соглашался в чем-то с сестрой.
– Sobh bekheir! – сказала сестра, снова перейдя на фарси, стоило только возникнуть восприимчивой аудитории.
– Sobh bekheir, Лале-джан. – Маму поцеловала сначала Лале, а потом и меня. – Вы позавтракали?
– Baleh.
– В корзинке там еще теплый сангак, – сказал я. – Могу чаю заварить.
– Почему бы нам не заварить того особого чая, который ты привез в подарок, маман?
– Хорошо.
Пока я доставал с полки дарджилинг первого сбора с кодом FTGFOP1, Маму вынула откуда-то из глубин холодильника большое блюдо коттабов, покрытое целлофановой пленкой. Она подмигнула мне и понесла блюдо в гостиную.
Я услышал, как Лале воскликнула «Ням-ням!» голосом, который был на три октавы ниже ее обычного регистра.
Лале любила коттабы даже больше, чем я.
Я поставил заварочный чайник на поднос рядом с несколькими чашками, чтобы предложить его Маму в гостиной.
– Спасибо, родной, – сказала она и медленно вдохнула аромат над чашкой. – Как хорошо пахнет.
Несмотря на то что сказал мне Ардешир Бахрами, оказалось, что нюхать чай, в конце концов, тоже занятие вполне приемлемое.
Маму закрыла глаза и сделала длинный медленный глоток.
– Вкусный чай, маман. Спасибо тебе.
Я предложил чай Лале (она отказалась – чай показался ей слишком горячим, и в нем совсем не было никаких подсластителей), а потом сам сделал глоток.
Маму улыбнулась мне и подвинулась ближе, чтобы поцеловать меня в щеку.
– Спасибо, Дариуш-джан, – сказала она. – Ты придумал идеальный подарок.
Как же я люблю свою бабушку.
Около десяти часов, когда мама появилась в гостиной, она уже была одета. С одного из крючков в прихожей она сняла хиджаб.
– Мама, – позвала она. – Пойдем!
Маму тоже вышла из комнаты при полном параде.
– Куда вы?
– Пойдем навестим моих друзей, – сказала Маму.
– Это такая традиция, – отозвалась мама. – На следующий день после Навруза.
– Правда?
Мама кивнула.
– Но дома мы ничего такого не делаем.
Я вспомнил, как Сухраб посмотрел на меня, когда спросил, увидимся ли мы завтра. Как он удивился, что я сразу не ответил «да».
Как возможно, что я еще не знаю всех традиций празднования Навруза?
– Ну, – сказала мама, а потом подмигнула мне, как будто не знала, что мне ответить, – почему бы тебе не сходить к Сухрабу?
Логично.
– Хорошо.
Я принял душ и оделся, а мама перед уходом быстро набросала мне карту. Сухраб жил всего в нескольких домах от нас, но, когда идешь пешком, все выглядит иначе, чем из окна автомобиля.
Когда мы заезжали за Сухрабом перед поездкой в Персеполь, было еще темно. При свете дня дом Резаи выглядел старше и меньше, чем бабушкин, и был выкрашен в такой приглушенный цвет хаки, что на него можно смотреть, не повреждая зрительной зоны коры головного мозга. Я увидел деревянные двойные двери, на каждой створке висело по бронзовому дверному молотку разной формы: справа – в виде подковы, слева – мощная треугольная пластина.
В бронзе просматривались мелкие щербинки. Как и в дверях, как и в самом доме. Все здесь было обжито и любимо.
Совершенно закономерно, что Сухраб вырос именно в таком месте.
Молотком в виде подковы я быстро стукнул по двери три раза. Дверь открыла Махваш Резаи. На ее лбу и в бровях были следы белого порошка. Увидев меня, она улыбнулась той же улыбкой с прищуром,
