Сергей Лукницкий - Начало Водолея
Когда я открывал дверцу, дали зеленый свет, и черная машина пронеслась мимо. Я видел, что и водитель, и его дочь улыбаются. Кто их знает, может быть, это именно то, что им было нужно. Мне, по их разумению, плохо, я в беде, милиционер уже заносит компостер над моим талоном. Клянусь, я и тут был счастлив, когда увидел, что они улыбаются. Кажется, я попал в точку, кажется. И у них будет сегодня хорошее настроение, когда они будут рассказывать о том, что мне на их глазах сделал просечку в талон предупреждений "гаишник".
Я вернулся. Вернулся довольный. Я сделал доброе дело не только своим бывшим знакомым, но и не ударил лицом в грязь перед своей супругой, которая конечно же, думает, что статус ее мужа такой, что ни один милиционер не посмеет к нему придраться. Пусть она думает именно так и не знает, чего мне стоило уговорить милиционера, чтобы он отпустил меня с миром.
Он сжалился. Мы поехали дальше.
Больше я в этот день не курил. Мы еще заехали в магазин, что-то купили, чтобы не ехать к маме с пустыми руками.
Доставая кошелек из кармана, моя девочка вынула оттуда записку, где я написал, что люблю ее, прочитала и поцеловала меня прямо между двух очередей.
Начинало смеркаться, и в неоновых огнях фонарей почудился мне этот рассказ, в котором и литературоведение-то просто ни при чем, и вообще никто ни при чем. А и было-то просто она да я, ради этого вертелась земля".
Дойдя до последних слов, Нестеров посмотрел на Винченцу. "Она удивительно играет, - подумал он, - или она не любит своего мужа, или кровь заставляет ее быть такой сдержанной".
Ведь он не вернется.
-Скажите, а последнее время вы не замечали, - Нестеров подбирал слова, - не замечали, что он кого-то полюбил или встретил женщину. Ведь у творческих людей это нередко бывает.
-Бывает, - согласилась Винченца. - но ведь я жена писателя, - вспомнила она где-то слышанную фразу, - и, если я хочу быть рядом с ним, я должна ему все прощать.
"Глупышка, - опять подумал Нестеров, - но, может быть, Наш Герой пал жертвой каких-то политических интриг", - хотя тотчас же отбросил эту версию. Он вспомнил как-то разговор с матушкой НГ, и она сказала тогда: "Я создавала сына не для того, чтобы он занимался политикой".
И вдруг на полковника снизошло осенение: его друг исчез, потому что видел кругом только грустных людей, причем видел их не только в своей стране, но и на всей планете. Люди были грустны независимо от того, где они жили, независимо от цвета кожи и веры.
Он видел, что он все искали справедливости и им казалось, что они найдут ее в чем-то земном. В политике, войнах, суете, добывании денег. Быть может, он решил им помочь.
Несправедливость надо искать в Космосе. Именно там произошла какая-то ошибка. У Бога.
И тут Нестеров спохватился. Ведь Бог не обещал благости, он всем своим учением проповедовал: ошибки небес может исправить сам человек, если, конечно, он воспитает в себе должные силы. А "каждому по его вере" вовсе не означает, что христианство лучше язычества. Избирают не веру и не Бога, Бог - один, а уверенность в вере, нравственность веры.
И вспомнил тут полковник, к месту ли, не к месту, что несколько раз тассовский компьютер принимал сигналы из космоса, предназначенные его другу. Тогда он был доволен. Еще бы. Голос, нашептывающий его образ сочинителю, исходил с небес!
Глава 3. Не генсек, а ответсек намерен помочь газете
Пентагон разработал семь сценариев, в
качестве примера, гипотетических междуна
родных конфликтов, в ходе которых американ
ские вооруженные силы могут быть вовлечены
в бой в течение ближайших 10 лет. По одному
из сценариев Россия нападет на Литву через
территорию Польши при поддержке Беларуси,
но при нейтралитете Украины; НАТО прини
мает ответные меры. Эти сценарии оценива
ются как "первые детальные военные планы
для эпохи после окончания "холодной войны".
"Нью-Йорк таймс"
Ответственный секретарь газеты "Всероссийские юридические вести" Моисеев всю жизнь мечтал быть большим начальником.
Поэтому он обожал иногда запираться в кабинете и думать, мечтая о том, что было бы, если бы он вдруг стал им. Иногда он пугался собственных мыслей, думая: вот бы выдвинуться хотя бы в депутаты, чтобы начать хоть с чего-то, или не побояться для начала начать публиковать на страницах газеты шизофреников, проституток, фашистов. Надо чтобы любым путем газету заметили и чтобы она попала как можно быстрее в немилость Правительству. Это сегодня модно. А потом обвинить Правительство в невыполнении чаяний народа и на этой волне вскочить куда-нибудь повыше.
От шизофреников и проституток нормальному и нищему Моисееву вскоре пришлось отказаться. А о платном фашисте стоило подумать еще.
Моисеев стал развивать свою мысль дальше и окончательно обиделся на Правительство.
Однако обидами сыт не будешь, надо было верстать очередной номер газеты.
И вот настало такое время. Когда в кассе редакции осталось денег на три зарплаты, а сверху, откуда-то издалека, поступило сообщение, что больше не будет не только дотации, но что правительство перекрывает им фонды на бумагу, и что, если они хотят и дальше гневить сильных мира сего, им необходимо сократить тираж, объем газеты, уволить половину сотрудников, а бумагу покупать на бирже или у спекулянтов.
Покупать бумагу у спекулянтов журналисты не стали, ибо это было бы нехорошо: проповедовать законность и поступать не морально.
Но что-то же надо было делать. И вот тогда известный некогда всему прогрессивному человечеству журналист, ответственный секретарь "Всероссийских юридических вестей" Моисеев решил перелистать накопившиеся за всю жизнь записные книжки и поискать связей, которые могли бы сегодня (когда уже и связей-то никаких не осталось), вдруг сработать на газету. В конце концов газета не только мешала правительству, но кормила его и его семью.
Позвонив наудачу старому своему приятелю, Моисеев обнаружил у него новый какой-то, доселе не слышанный начальственный голос и не сразу решил представиться, но наконец робость была преодолена. И он получил дозволение встретиться.
Уговорились о встрече, Моисеев долго искал повода отпроситься с работы. Потому что главный редактор не любил таких вот благотворительных акций сам он никогда и никому не делал добра, но ответсек нашелся и сказал, что идет всего-навсего в поликлинику.
И Моисеев, положив кое-какие бумажки в кейс, отправился для разговора.
Приятель его работал в "Белом доме", то есть точнее, в Доме Правительства, построенном из белого камня, и Моисеев, чувствуя, что к сроку успевает и времени у него достаточно, выйдя из арбатского метро, направился к приятелю пешком по стеклянному проспекту, который уже неизвестно как и назывался, старательно обходя, как чуму, кооперативные ларьки и непомерно дорогие многочисленные кафе. Притом надо сказать, что время было обеденное и очень хотелось что-нибудь положить в рот.
Однако, уверенный в том, что в Доме, куда он держал курс, наверняка имеется и неплохая столовая и что там уж можно будет не за дорого утешить желудок, он особо не беспокоился.
Когда Моисеев переходил Садовое кольцо, оглядываясь попеременно то налево, то направо, потому что движение транспорта там было организовано из рук вон плохо, и, наконец, перестав вертеться, устремился по проспекту вниз, мимо больницы, к гостинице "Украина", внимание его привлек идущий впереди человек, который показался ответственному секретарю как будто бы знакомым.
Моисеев шел за ним след в след, как идут диверсанты через границу, и думал о том, что тот, кто идет, наступая на следы человека, идущего впереди, отберет у этого человека силу. Такова была русская примета, а в русские приметы Моисеев верил.
Некоторое время Моисеев думал о том, где бы они могли встречаться, но, перебрав в своей ясной памяти все возможные варианты, понял, что наяву он его никогда не видел. Или, может быть, видел мельком.
А когда человек оглянулся, то Моисеев, рассмотрев его лицо, вспомнил. Десять или больше лет назад этого человека показывали по телевизору. Какое-то было уголовное дело, связанное с тогдашними диссидентами, и его тогда заставили прилюдно раскаяться на голубом экране. А потом Моисеев прочитал в газете. Что этого диссидента лишили советского гражданства.
"Да это же Тарханов", - подумал Моисеев, память которого была, конечно, не безграничной, но имена и лица он помнил превосходно.
Незнакомец еще раз оглянулся, и Моисеев окончательно уверился, что идет по одной улице с бывшим отщепенцем и врагом.
Моисеев привык ходить по одной улице с честными советскими людьми, тружениками, поэтому ему стало неприятно, и, отстав ненадолго, он возобновил свое шествие только после того, как Тарханов повернул направо. А Моисеев в это время купил и съел порцию мороженного в какой-то частной лавочке, и от волнения оно не показалось ему дорогим. Он обожал мороженое и вообще все молочное.
