Сын Пролётной Утки - Валерий Дмитриевич Поволяев
– Да ты чего, дорогой бачка? – вскричал он громко. – Плохо позавтракал, что ли? А, лосян? Тысячу двести юаней, а! – Отец Алексей так резко взметнул руки над собой, что хозяин лавки отпрыгнул от него, будто луговой кузнечик от большой лягушки. – Это же почти двести долларов… Ну ты и даешь, лосян! – Отец Алексей энергично помотал головой, потом прищурил один глаз, словно бы собирался стрелять из винтовки, и спросил, ткнув хозяина лавки пальцем, похожим на ствол небольшого пистолета: – Как тебя зовут?
Хозяин лавки заулыбался польщенно – ему понравилось, что русские хотят узнать его имя, крохотные глазки его сомкнулись в две щелки, в которых тускло поблескивала водичка, самая малая малость, – и он протянул гостю ладонь:
– Ли!
– А меня – отец Алексей.
Повторить это сложное сочетание духовного и мирского лосян не смог, запутался в первых трех буквах и сморщился жалобно, словно бы вместо фирменного аккуратного томата «сяо шицзы» его угостили рядовым помидором с обычной грядки, похожим на старую тыкву, что-то в нем расползлось, растворилось, и он внес поправку в цену, назначенную за орден:
– Ладно, ламоза, давай тысячу юаней и эта высокая награда – твоя!
Очень складно начал говорить хозяин лавки, наверное, в годы «культурной революции» был политруком. В это время у нашего переводчика в кармане пронзительно, как сирена, зазвонил телефон, и он, вытягивая из куртки кирпичик мобильника, выскочил из лавки, отец Алексей тут же выхватил у меня блокнот и начертал на нем цифру «600».
– Во! Шестьсот этих самых… динаров и ни рубля больше. – Он потыкал концом шариковой ручки в нарисованную цифру, затем сложил перед собой крестом руки, будто противотанковый ёж.
Лицо лавочника вытянулось, он неожиданно подумал, что русский священник хочет забрать у него орден за шестьсот неведомых динаров, на которые в Америке наверняка максимум, что могут дать, – пару подзатыльников. Названия денежных единиц разных стран лавочник знал хорошо, поэтому слово «динар» вычленил из текста мгновенно, как знал и что такое песо, рупии, марки, афгани, йены, баты, найры, франки и так далее.
– Ньет! – на японско-итальянский манер произнес лосян и, отметая всякие сомнения, отрицательно помотал головой.
– Тогда… тогда… – Батюшка нарисовал на блокноте цифру «650». – А, лосян?
Турмов, стоявший рядом, одобрительным кивком подтвердил цену.
– Ньет! – упрямо повторил лосян, снова помотал головой.
Рядом грохотала улица, взревывали на светофоре машины, пуская в небо дымные кольца выхлопа, из отеля высыпала группа по-кукольному нарядных японцев, одетых в светлое, сбилась в плотную говорливую кучку. Туристы вели себя, как птенцы, с любопытством хлопали глазами, разглядывая высокие современные здания, – город был знаком им лишь по изображениям тридцатых годов, когда Япония хотела присоединить материковый Китай к своим островам.
Еще пару часов назад воздух в Харбине был пронизан холодными потоками, приносящимися с севера, из наших российских глубин, сейчас ветер перестал дуть, все затихло, и по-весеннему сильно пригрело солнце.
Май есть май, погода в мае меняется быстро, холод легко уступает место теплу… Отец Алексей нарисовал на бумаге цифру «660», Геннадий Петрович легким кивком утвердил ее.
– Ньет! – с прежним азартным возмущением воскликнул хозяин лавки.
Снова затеялась рубка. Как в пору мушкетеров. Только здесь рубка была словесная, а мушкетеры, высунув языки, старались проткнуть друг друга шпагой и, случалось, отдельным умельцам это удавалось, но много чаще они протыкали концами шпаг воздух, да еще иногда попадали в какой-нибудь посторонний предмет, бывало даже – в кормовую часть полоротого зрителя, иногда удавалось заехать кулаком в чью-нибудь излишне любопытную физиономию, – словом, в том обществе всякое бывало.
Победил в этом раунде дуэт: Геннадий Петрович Турмов и отец Алексей, лавочник Ли уступил орден за шестьсот шестьдесят юаней.
Вот что значит полководческое мастерство гостей. Лицо хозяина лавки изумленно задергалось: что же это такое произошло, почему он дал себя уговорить и сломался? Лица у победившей стороны были просветленными, мы вершили правое дело, ощущали удовлетворение – ну словно бы побывали на поле боя, поклонились павшим и защитили их честь.
Конечно, можно было бы принять условия хозяина лавки, заплатить столько, сколько он просит, не трепать себе нервы, не унижаться, не уговаривать лавочника, – так было бы лучше, но тогда в душе осталась бы досада – след, из которого бы тихо и горько сочилась кровь, – и в таком случае мы увезли бы домой на два или даже три ордена меньше, это точно…
Вот чего-чего, а этого допускать было нельзя. Надо было использовать качества и талант отца Алексея до упора, он умел торговаться, и Геннадий Петрович показал пальцем на следующий орден.
Это была награда с биографией, со своей судьбой, как иной достойный человек, в каждой царапине, покрывавшей рубиновую гладь ордена, таилось что-то очень значимое, очередной сюжет большой и трудной жизни, металлические детали были стерты до основания. Но главное, да простят меня люди, было не в ордене, а в номере, выгравированном на изнаночной части. Четыре цифры, всего четыре цифры…
Я очень жалею, что тогда, в давней суматохе торга, в горячке, не сообразил записать его номер, поэтому даже не знаю, стояли ль перед этими четырьмя цифрами обязательные в длинных орденских номерах нули?
Если бы я тогда оказался сообразительнее и записал номер, то можно было бы узнать, кому конкретно орден принадлежал?
Мне кажется, одному из папанинцев… Или кому-нибудь из тех, кто так же упрямо пробивался на север и обживал этот неуютный край, боролся с остатками басмаческих банд в Средней Азии, охранял Амур, находясь в пограничной засаде, гонял румынских браконьеров на Черном море и вообще был очень славным человеком.
Ли хитро прищурил один глаз и погрозил Турмову пальцем – знает, мол, человек, какой орден надо покупать, а потом показывать его людям, достал звездочку из-под стекла аккуратной витринки и, поплевав на рубиновую поверхность, протер ее рукавом своего коротенького, с загнутыми лацканами пиджачка.
– Держи, лосян! – Лавочник демонстративно отвернувшись от отца Алексея – не буду, мол, иметь с тобою никаких дел, – протянул орден Турмову, под ладонь, в которой сейчас лежала эта награда, он подставил вторую ладонь, – это была высшая степень вежливости, которую выказывал Ли.
Поскольку переводчик еще не вернулся, Ли на бумажке нарисовал цифру «1500». На отца Алексея он старался не смотреть – иди, дескать, в соседний ларек, ламоза! Отец Алексей только посмеялся над детским поворотом сюжета, энергично потер руки, всем своим видом показывая: ничего у тебя не выйдет, хозяин!
Физиономия у лавочника Ли сделалась кислой, глаза сжались плотно,
