Записки церковного сторожа - Алексей Николаевич Котов
При кажущейся разнице жизненного пути Мастера и Иванушки, они похожи своей внутренней сутью. Вот Мастер рассказывает о себе:
«Статьи не прекращались. Над первыми из них я смеялся… Что‑то на редкость фальшивое и неуверенное чувствовалось буквально в каждой строчке этих статей, несмотря на их грозный и уверенный тон. Мне все казалось, – и я не мог от этого отделаться, – что авторы этих статей говорят не то, что они хотят сказать, и что их ярость вызывается именно этим…»
А Иванушка?.. Ему тоже вдруг приспичило обвинять своих ближних в грехе неискренности.
«– Типичный кулачок по своей психологии, – заговорил Иван Николаевич, которому, очевидно, приспичило обличать Рюхина, – и притом кулачок, тщательно маскирующийся под пролетария. Посмотрите на его постную физиономию и сличите с теми звучными стихами, который он сочинил к первому числу! Хе‑хе‑хе… «Взвейтесь!» да «развейтесь!»… А вы загляните к нему внутрь – что он там думает… вы ахнете! – и Иван Николаевич зловеще рассмеялся».
Мне почему-то совсем не хочется говорить, что оба – и Иванушка, и Мастер – неправы. Воланд определенно дал им некий дар видеть (или чувствовать) в ближнем ложь. Впрочем… Он ли дал? Может быть, только открыл, а дар был заложен изначально Кем-то Другим? Давайте представим себе следующую ситуацию: допустим, вы подошли к окну, стекло покрыто слоем грязи, и вы почти ничего не видите. Причина неприятности – брызги из-под колес машин и уличная пыль. Добрый прохожий решил помочь вам и протер носовым платком стекло с наружной стороны. Образно говоря, после такой помощи у вас открываются глаза. Но кто создал окно? Разве прохожий? Нет, строитель.
Есть ли еще что-то общее в том, что стало происходить с Мастером и Иваном после встречи с Воландом?
Улыбнусь: огромное да!
Во-первых, Иванушка встречается в больнице с профессором Стравинским, который, призывая его «рассуждать логически» (человеческая логика против логики Сатаны!) фактически убеждает своего пациента не столько в том, что он сошел с ума, а в том, что у него нет выхода кроме смирения перед тем, что с ним произошло. «Кислород попробуйте и ванны…» – вот и все что может предложить врач. Конечно, глупо гоняться за «консультантом» на мотоциклете с пулеметом, но и выход «по Стравинскому» – ванна – не менее нелепа с точки зрения противостояния Воланду. Во-вторых, знакомый Мастера Алоизий Магарыч делает, примерно, то же самое, то есть «совершенно точно объясняя Мастеру, почему роман не мог быть напечатан». Задачи Стравинского и Магарыча, при всей разнице ситуаций в которые попали Иван и Мастер идентичны – заставить своих «пациентов» прекратить попытки найти какой-то выход. Ни-че-го не делать!.. В больнице Мастер так и говорит Иванушке: «Вы уже попробовали и хватит».
А что общего между профессором Стравинским и Алоизием Могарычом? Их незаурядный ум. После того, как Мастер и Иванушка начинают верить своим новым знакомым, их болезнь вступает в жесткую фазу обострения.
Казалось бы, между Стравинским и Алоизием есть и существенная разница – Алоизий предал Мастера, «написав на него жалобу с сообщением о том, что он хранит у себя нелегальную литературу», а Стравинский ничего подобного не делал. Но если Мастер сам написал свою книгу, то «книгу» Иванушки врачи написали за него. Книга Мастера – кощунственное и лживое «евангелие», а «книга» Иванушки?.. Насколько верна была помощь Стравинским, если встреча Ивана с Воландом все-таки была реальна?
В более ранних вариантах «Мастера и Маргариты» (варианты 1934-36гг.) Иванушка, после разговора со Стравинским просит Евангелие в надежде разобраться в ситуации.
«– Понял, – твердо сказал Иван, – прошу выдать мне бумагу, чернила и Евангелие.
– Вот и славно! – воскликнул покладистый Стравинский, – Прасковья Васильевна, выдайте, пожалуйста, товарищу Попову бумагу, коротенький карандаш и Евангелие.
– Евангелия у нас нет в библиотеке, – сконфуженно ответила Прасковья Васильевна.
– Напрасно нет, – сказал Стравинский, – нет, нет, а вот, видите, понадобилось. Велите немедленно купить у букинистов».
Кстати, эту главу Булгаков так и назвал «Ошибка профессора Стравинского». Но в чем ошибся профессор?.. В том, что Иванушке так и не дали Евангелие?
Давайте представим себе еще одну гипотетическую ситуацию: в комнате, на подоконнике стоит стакан воды. В комнату заходят два человека. Один из них хочет пить, другой – нет. Вопрос: кто из вошедших увидит стакан воды? Ответ прост: тот, кто хочет пить. Иванушка несомненно хотел «пить», хотя его рывок к вере (иконка!) был и спровоцированным и чисто инстинктивным. Но подчеркну: жажда была! Не было «воды».
В одной из своих притч Кафка рассказывает о человеке, который очень долго стоял у распахнутых ворот и боялся войти в них, потому что перед воротами стоял ангел с огненным мечом. В конце концов, измученный человек спросил ангела: «Для кого открыты эти ворота?» Ангел ответил: «Эти ворота были открыты только для тебя одного. Теперь я пойду и закрою их». Но в Москве лишенной веры, в Москве, где на месте храма Христа Спасителя – «маленькие, обреченные на снос лачуги» – этих ворот просто нет. А в больнице Стравинского возле некоего подобия этих ворот не ангел, а санитар со шприцем, а позже – жена и с тем же медицинским приспособлением.
Если сравнивать дальнейшее течение болезни Мастера и Ивана, в них снова можно найти общее и это общее – упадок и деградация личности. У мастера это выражается в откровенном проявлении страха, при чем не связанном с появлением критических статей.
«А затем, представьте себе, наступила третья стадия – страха. Нет, не страха этих статей, поймите, а страха перед другими, совершенно не относящимися к ним или к роману вещами. Так, например, я стал бояться темноты. Словом, наступила стадия психического заболевания…»
Говоря простонародным языком Мастер превращается в дурака. А Иван?.. А у Ивана Николаевича после «горячего молока и укола» появляется «интерес к Воланду», при чем сам Воланд квалифицирует «нового» Ивана как дурака:
«Он личность незаурядная и таинственная на все сто. Но ведь в этом‑то самое интересное и есть! Человек лично был знаком с Понтием Пилатом, чего же вам еще интереснее надобно? И вместо того, чтобы поднимать глупейшую бузу на Патриарших, не умнее ли было бы вежливо расспросить о том, что было далее с Пилатом и этим арестованным Га‑Ноцри?»
Каким бы диким не было сумасшествие Иванушки на Патриарших, в его основе все-таки было естественное человеческое
