Когда Джонатан умер - Тони Дювер
Молчание Джонатана по этому поводу означало, что их дискуссии о будущем были бессмысленны. Но никогда, никогда он бы не смог объяснить свободнейшему из мужчин, чистейшему из мальчиков, что он преступник.
– Когда я вырасту, пойду на подводную рыбалку. Нет, я их не буду убивать! Я знаю, тебе это не нравится. Мы их всё равно едим. Но нет, я не стану. Не волнуйся!
– Знаешь, в любом случае, нам больше не нужно их есть. Я предпочитаю бургеры из говядины.
– Нет, это чтобы спуститься под воду. У тебя есть противогаз, ну, такой, для кислорода. С бутылками тяжело! А ты знаешь, у них были такие же, когда они поднимались в Гималаи. Видел фотографии? Было бы хорошо, если бы они работали на двоих. Я бы не отказался вдвоём!
– Но знаешь, это сложно, тебе нужно учиться очень долго. Вот Сирил, ему десять, как мне, отец взял его с собой. У него есть всё, и ласты и маска типа этой. Чтобы дышать, есть такая штука, которую кладёшь в рот, и сосёшь! Я пробовал! Воздух идёт в тебя! Здорово давит! У него хороший отец. Он называет его бестолочь, а его братика зовут Селестин, он маленький, и ещё есть младенец, их младшая сестра, собственно говоря, её зовут Жюли! Как нашего кота, помнишь. Он всё ещё живёт у нас. Но любит побродить.
– Итак, он снова в море с большим осьминогом. Знаешь, осьминогов можно есть. Их продают в консервах, вот таких маленьких, примерно как эти. Они жгучие из-за соуса. Они убивают его прямо в глаз. Хоба!
– Вот этого ты не знаешь. Они под микроскопом, увеличенные. Они тоже в воде, ими кормятся все животные. Кроме акул! Я попрошу у отца микроскоп. Можно увидеть все крохотные вещи из моря. Они красивые.
Если энергия Сержа контрастировала с новой лёгкостью его наружности, то у него бывали периоды или, скорее, минуты бестелесности, во время которых Джонатану, в свою очередь, приходилось заново открывать весь его вес.
Не то чтобы Джонатан всё остальное время старался отойти на второй план. Но он был уверен, что проявлять себя – быть тем, кто ты есть – навредит ребёнку. Он полагал, что взрослые, которые гордятся этим, даже самые лучшие из них, лишь расточают миазмы. Получив полномочия - любовью или интересом, который к ним испытывает другой - показать себя, освободиться, выразить себя, они проявляли лишь отвратительную мешанину слабохарактерности, гротескной искренности, болезненной эмоциональности, маниакального собственничества и жадного нарциссизма. Та эпоха в обличье человечества ничего другого не позволяла. Поэтому лучше всего было признать это и, будучи неспособным что-либо с этим поделать, просто запретить себе запутывать людей, которых любишь, особенно детей.
– Это тоже в воде. Это маленький домик, там кто-то живёт. Здесь целый огород с овощами. Когда идёшь собирать овощи, там не улитки, а осьминоги внутри! Их нужно хорошенько вымыть! Рыбы едят шпинат. Он всегда дырявый, почему-то. Жаль, мне он нравится. Особенно с луком и сливочным маслом. Не знаю, есть ли у них там, на дне, масло.
– Вот здесь продолжение. Ему никогда не бывает скучно. Ты бы не хотел жить в таком домике?
Родители Сержа не вернулись. Симон просто прислал телеграмму, в которой просил Джонатана немедля посадить ребёнка на парижский поезд.
Было начало сентября, что подтверждалось календарём. Но каникулы Сержа и Джонатана едва начались; два месяца, пролетевшие так быстро, были лишь эскизом, введением в новую жизнь – которой не суждено было случиться. Они вели себя по отношению друг к другу так, как будто их ничто и никогда не разлучит: ни люди, ни возраст, ни время.
Это была всего лишь ещё одна ошибка. Уверенные, что отогнали невзгоды повседневной жизни, они забыли о личных невзгодах, которые им сообщала, будто приговор, эта вежливая и весёлая телеграмма.
«Надеюсь, вы хорошо провели время, мы хорошо провели время, но теперь всё. Разбейте себе сердца, если хотите, мы восстанавливаем свои права», – таков был единственный смысл дружеского послания.
Ослушаться было невозможно. Серж и Джонатан вместе сели на поезд.
Джонатан солгал. Пожалуй, это была первая ложь по расчёту. Он сказал Симону, что говорил о нём с владельцем галереи: якобы торговец искусством был очень заинтересован, он доверял мнению Джонатана - который, конечно, не питал иллюзий относительно своего влияния - однако, если у Симона есть, что показать...
Расчёт был хорош, ибо взволнованный Симон, скромно утверждал, что у него пока ничего нет, но что скоро... Но всё пошло крахом, поскольку Барбаре Джонатан таких вещей никогда не говорил, а ведь она отнюдь не считала себя обычным художником-любителем. Женщина была не просто раздражена; она поняла, что Джонатан льстит Симону, и догадалась, для чего. Она небрежно подтрунивала над ним. Симон не понимал, что происходит, но Джонатан видел, какую промашку совершил. Его первая попытка дипломатии закончилась полным конфузом.
Он утешал себя мыслью, что в любом случае Барбара был бы недовольна. Можно быть гениальным льстецом и ни на миллиметр не продвинуться дальше. С другой стороны, он мог привлечь Симона к их заговору, хоть и не полагаясь на его интеллект. Впрочем, когда проигрываешь войну, союз с другой побеждённой стороной не меняет баланса сил.
Итогом отпуска, который Симон и Барбара провели вместе без своего молокососа, стало окончательное воцарение Барбары - их квартира прямо-таки воняла им. Её доминирование, казалось, устраивало Симона, счастливого мужа, но делало любой альянс с ним бесполезным.
Весь вечер Джонатан страдал от отвращения и порой чуть не терял сознание, слушая их, глядя на них, видя там Сержа. Он почувствовал желание убивать. Идеальная пара, с которой должен был жить ребёнок, была безупречной. Работодатель полюбил бы их, левые дали бы им своё партийное благословение, психиатры (если бы не язвительное предположение, что они действительно знают, что происходит) радовали бы свои ублюдочные сердца при виде их. Джонатан опрокидывал стакан за стаканом, затем ушёл. Серж наблюдал за ним, стоя поодаль от них троих, и его взгляд был почти таким же, как у тех детей, которых Джонатан шокировал в деревне годом ранее.
