В мечтах о швейной машинке - Бьянка Питцорно
И вот наступило воскресенье. Взволнованная, вне себя от нетерпения, я тысячу раз перепроверила расписание поездов, купила трёхдневный билет. Потом прибралась в доме, до блеска натёрла умывальник, подмела под кроватью. И вдруг осознала, что со всеми этими приготовлениями совсем забыла договориться о мытье лестницы! Этак поездка на море может стоить мне жилья! К счастью, ещё оставалось время всё поправить: разве станет Зита отказываться от работы и столь неожиданного дохода?
Я бросилась к гладильщице. Дверь на улицу была распахнута настежь, чтобы впустить хоть немного свежего воздуха. Ассунтина, которая пошла в том году в школу, хотя занятия из-за пневмонии посещала нечасто, сидела на ступеньке, на самом сквозняке, замотав, однако, голову красным шарфом, и натужно выводила в тетради свои чёрточки да крючочки. И надрывно кашляла.
В этот момент на меня будто озарение снизошло: я сразу вспомнила слова, которые слышала от жены инженера Карреры. «Ты у меня худющая стала, будто индийский факир, – говорила она, собираясь искупать дочь. Тёплая шерстяная кофточка, которую синьора стягивала с Клары через голову, щекотала той животик, и девочка пару раз чихнула. – Вот видишь? А я о чём? В конце месяца, школа там или не школа, поедем к бабушке. Морским воздухом нужно подышать, он пойдёт тебе на пользу».
Так значит, он и Ассунтине на пользу пойдёт! Не медля ни минуты, чтобы не дай Бог не передумать, я выпалила: «Я завтра на несколько дней еду в П. Хочешь со мной?» Монашки, конечно, не станут возражать: они ведь сами предложили приютить двоих. А билет на ребёнка стоил вполовину меньше.
Зита не знала, как выразить мне свою благодарность – за уборку и за приглашение дочери. Обе они тоже никогда не ездили в поезде, никогда не видели моря. Матери, конечно, хотелось поехать с нами – это я прочла по глазам. Но работа – разве ж её бросишь? Упустишь заказ – потеряешь клиента. И потом, кто тогда вымоет лестницу? Хозяйка готова была закрыть глаза, если меня время от времени кто-нибудь подменял, но найди она хоть один грязный след на мраморных ступенях, хоть одну крошечную паутинку на лестничной площадке... О последствиях я даже думать не смела.
Да и потом, билет на поезд... Зита понимала, что не может просить меня заплатить и за неё, как я плачу за дочь.
Со слезами счастья на глазах она собрала скудные пожитки Ассунтины, которые сложила в наволочку – соломенной корзинки, вроде моей, у их не было. Пальто с бархатными лацканами Зита надеть не разрешила – испортит же! – но отдала свою тёплую шаль, чтобы в поездке дочь не привлекала лишних взглядов. Он также предусмотрительно завернула нам с собой немного хлеба и гороховой толкушки с луком, чтобы поесть в поезде: в конце концов, ехать нам предстояло больше пяти часов, а я о потребностях желудка как-то не подумала.
В понедельник мы вышли из дома в восемь утра, чтобы успеть на вокзал за полчаса, и всё равно едва нашли местечко на деревянной скамье вагона третьего класса, уже почти до отказа забитого едущими на работу людьми. А мы вот отдыхать, с гордостью подумала я, как самые настоящие синьоры. Интересно, могла ли бабушка хотя бы в самых сокровенных мечтах осмелиться пожелать или даже просто вообразить нечто подобное?
В ожидании отправления я поставила сумку на скамью, чтобы не упустить место, и выглянула в окно, решив понаблюдать за последними запоздалыми путешественниками, спешащими к своим вагонам. А среди них с изумлением узнала Филомену и её мужа, одетых как знатные синьоры – она ещё и в огромной шляпе, – за которыми шёл носильщик с двумя большими, тяжёлыми, явно с иголочки чемоданами. Куда это они? Я заметила, как они непринуждённо поднялись в вагон первого класса. Филомена, конечно, всегда любила роскошь и завидовала богатым, которые могут себе её позволить. Но возможно ли, чтобы она потратила все свои деньги на этот маскарад? Впрочем, это теперь не моего ума дело. Равно как и её совершенно не касается, с чего бы я решила устроить себе небольшой отпуск у моря.
Но вот начальник вокзала поднял жезл, и локомотив протяжно свистнул. Я снова села. Когда поезд, сбросив пар, тронулся, Ассунтина крепко сжала мою руку. С тех пор, как мать разбудила её утром, она не проронила ни звука. И не плакала, прощаясь: сосредоточенно делала вид, что в последний раз проверяет, не забыла ли сложить в узелок чего необходимого и не лежат ли свёртки с едой на букваре с тетрадью, не нужно ли завернуть их получше, чтобы не запачкались вещи.
Так и началось наше путешествие. В окнах по обе стороны вагона расстилались поля: редкие деревья, пасущиеся коровы, странной формы гранитные скалы, ослы, гружёные корзинами и перемётными сумками, грядки артишоков и арбузов, работающие крестьяне. Моя маленькая подружка, прижавшись носом к стеклу, глядела во все глаза. Для неё, городской девчонки, родившейся и выросшей в узких переулках, в новинку была каждая деталь – но особенно это бескрайнее небо, эти белые облака, тоже летящие вперёд, но гораздо выше нас, эти хрипло каркающие птицы, этот яркий свет и согнувшиеся под порывами ветра кусты можжевельника... В отличие от неё, я время от времени выбиралась из города,
