Владимир Сорокин - Роман
Привстав, она обняла его за плечо, а он легко вынес ее из телеги, поставил на землю.
- Как здесь красиво! - воскликнула тетушка, поправляя шляпку, - Антоша, а где же была деревня? Я не узнаю мест.
- Вон там, за березняком, - махнул рукой Антон Петрович.
- Там и стояла, родимая, - с припевом произнесла Аксинья.
- Дядя, отчего они сгорели? - спросил Роман, хотя хорошо знал, что Усохи сгорели ночью от шаровой молнии.
- У, брат, это особая история! - веско произнес Антон Петрович, вынимая из телеги свой объемный кузовок, - Стояла душная летняя ночь. Покой и безветрие царили кругом. Березовый лес темнел, понимаешь, неподалеку эдакой зеленой громадой. Покрытые соломой избы казались стогами сена. Цикады выводили свои рулады. И вот во время всей этой красоты вдали, над полем показался светящийся шар. Он медленно плыл, приближаясь. Все, понимаешь, замерло, а он все плыл, и плыл, и плыл. Подплыл и ударил в трубу крайней избы. Крыша загорелась, заметались различные тревожные тени... (Аксинья украдкой перекрестилась.) Ну и сгорела деревенька Усохи в одночасье дотла!
- Грустная история, - произнес Роман с полуулыбкой.
- Да, бедные мужики,- вздохнула тетушка.
- А что, грибы-то здесь будут?
- Как не быть. Тутова самые грибные места, - с готовностью ответила Аксинья.
- Если мы сегодня не наберем кузова боровиков, рублю себе руку по приезде! - торжественно объявил Антон Петрович, доставая часы, - Итак, Аким, встретишь нас через два, нет, через три часа у Гнилой канавы. За мной, милые мои!
Он размашисто зашагал в сторону леса. Роман, тетушка и Аксинья, подхватив свои кузовки, двинулись за ним. Лес, обступающий кругом Бабий луг, был исключительно березовым, старым. Мощные белоствольные деревья стройно тянулись вверх и высоко-высоко наверху раскрывались кудрявыми кронами. В лесу было прохладно, невысокая травка стелилась вкруг черных, бугристых оснований берез.
- Ну, теперь идем веером, направление - норд, курсом на Недоруб и Гнилую канаву! - громко оповестил Антон Петрович и вдруг жестом патриция, повелевающего прикончить побежденного гладиатора, указал перед собой, - Вот он!
Лидия Константиновна пошла по указанному направлению, возле могучей березы присела и, со словами "ой, какая прелесть!", вытащила из травы крепкий, толстобокий боровик.
- Смотри, Ромушка, какой красавец! - протянула она гриб Роману.
Он подошел и взял гриб из тетиной руки:
- Это к удаче. Значит, белых наберем.
От влажного гриба шел мягкий неповторимый аромат, который заставил Романа затрепетать, вспомнить детские радости грибной охоты. Светло-коричневая шляпка боровика была с одного бока изъедена слизнем, крепкая ножка завораживала своим плавным текучим изгибом. Роман поднес гриб к лицу и, закрыв глаза, с наслаждением вдохнул грибной аромат.
"Какая красота", - подумал он, рассматривая лежащий на ладони гриб, "Сколько подробной ювелирной работы проделано для такого невзрачного существа. Да и что такое гриб? Растет из земли, незаметно в траве. И кому нужен? Обойдутся без него и люди, и животные. Неужели для одного слизняка сотворена эта плоть с мельчайшими прожилками, эта прелестная шляпка с белой подкладкой, этот чудный, ни с чем не сравнимый запах? Вряд ли. Вряд ли вообще есть причинность в природе, та причинность, что доступна нашей логике, по словам Канта, привносимая в мир явлений познающим субъектом. Нет ее. Этот гриб создан не для нас. И не для слизняка. Вообще ни для чего. С тех пор как мы потеряли рай, все это - ни для кого, ни для чего... Но, Боже, зачем же это так красиво?"
Очнувшись, Роман пошел за удаляющейся Лидией Константиновной.
Справа, меж белых стволов мелькала соломенная шляпа Антона Петровича, бормотавшего, обходя березы:
- Вот вы где, толстобокие, вот вы где, пухлотелые...
Аксинья была где-то слева.
Догнав тетушку. Роман отдал ей первую находку, а сам направился круто вправо и, оказавшись вскоре в одиночестве, пошел меж деревьев.
По складу своего характера он не мог быть настоящим грибником - не хватало терпения и душевного равновесия. Он двигался довольно быстро, обходя березы, обшаривая быстрым взглядом траву, и не успел еще вжиться в образ грибника, как россыпь белых грибов встала у него на пути. Роман присел перед ними на корточки. Они росли прямо на чистом месте, в редкой, как бы свалявшейся траве. Очаровательная семейка белых грибов: коренастый крепыш-отец с сухим березовым листом на шляпке, рядом изогнувшаяся в поклоне мать, а кругом - раз, два, три, четыре...
Роман считал толстопузых крепкоголовых деток, и губы его растягивались в улыбке: все, все забытое, детское вставало перед глазами, вылезало из заросшей травой памяти вместе с этими грибами. Он вспоминал, как однажды он - кудрявый десятилетний мальчуган, - заблудившись в Вырубе, наткнулся на поляну белых грибов. Это было так невероятно, что сперва он решил, что перед ним мухоморы. Но подойдя, он оказался в настоящем грибном царстве. Поляну окружал старый лиственный лес, а на ней росли сотни белых грибов. Тогда Роман боялся подойти к ним, потому что везде, везде торчали коричневые головки, на них можно было наступить. Он долго стоял, завороженно глядя на поляну, потом вытряхнул из своей корзины рыжую груду лисичек и принялся за белые. Он вынимал их руками из земли, клал в корзину и таким образом прокладывал себе дорогу по поляне. На середине поляны корзина оказалась полной. Тогда он снял с себя рубашку и вскоре наполнил и ее. Тем не менее, на поляне осталось еще множество грибов, они торчали то тут, то там, дразня своей крепостью и чистотой. Десятилетний Роман принял тогда ответственное решение, - он высыпал грибы из рубашки кучей на середину поляны и стал рвать остальные, складывая в эту кучу. Куча росла, Роману казалось бесконечным это хождение с вырванными грибами в руках к ней, но он трудился, как одержимый. Когда он сорвал последний гриб, куча поразила его. Добрых десять ведер вмещала эта коричнево-белая груда. Роман подхватил корзину и побежал на край Выруба, стараясь замечать дорогу Он бежал и кричал в надежде, что его услышат крутояровские босоногие ребятишки, с которыми он отправился по грибы и от которых оторвался, благодаря своему быстрому негрибному шагу Но ребята были уже где-то далеко. Никто не отзывался. Наконец, маленький Рома выбежал на край, поставил корзину, долгими продолжительными криками вернул ребят. Он показал им корзину и целый день, до самого вечера, они ходили по Вырубу в поисках волшебной поляны. Но старый лес скрыл ее навсегда. А белокоричневая куча часто потом снилась Роману. Обычно во сне он шея к ней ночью через черный лес и, найдя, долго стоял над серебрящейся под луной грудой...
"И ведь это действительно было", - думал Роман, выдирая из земли гриб и удерживая его на ладони, - "И грибы были такие же, и лес тот же. И трава, и воздух. Что же другое? Я? Но вот я испытываю те же чувства, что и двадцать лет назад. Но что же все-таки изменилось? Почему так щемит сердце и так грустно? От того, что этого уже не будет? Но ведь будет другое, много другого радостного, неожиданного, нового. Отчего же мы так жалеем каждое ушедшее мгновенье? Оттого, что уже никогда, никогда не буду я тем десятилетним мальчиком и мир для меня никогда уже не будет так притягателен и, главное, так бесконечно непознаваем, как тогда. Мы не по молодому телу тоскуем, а по незнанию мира, ибо в незнании человек невинен, безгрешен. Рай - это незнание, а незнание - это вечная молодость".
Уложив в кузовок большой гриб. Роман раскрыл складной нож, и аккуратно срезал остальных "членов семьи". Где-то недалеко стала куковать кукушка.
"Ну-ка, сколько ты мне отпустишь?" - подумал Роман и стал считать вслух:
- Раз, два, три, четыре, пять, шесть.
Кукушка смолкла.
- Немного! - усмехнулся он, вставая и вешая кузовок с первой добычей на плечо, - А впрочем, за шесть лет можно ох как много успеть. Роман Алексеевич! Если, конечно, не лениться.
Слева аукнула Аксинья.
Ей тут же ответили дядюшка и тетушка.
Роман никогда просто так не откликался. Все знали эту манеру, и никто повторно не стал кричать.
Солнце уже поднялось и светило сверху, пронизывая белоствольный лес теплыми лучами. Среди берез было спокойно и свободно. Грибы попадались не очень часто, но Роман и не стремился набрать кузовок. Обходя белые деревья и всматриваясь в невысокую траву, он думал вовсе не о грибах, а о чем-то неуловимом, так необходимом ему, что невозможно описать или осмыслить, а можно лишь почувствовать и, окружив картинами приятных щемящих воспоминаний, переживать, переживать с чуть растерянной улыбкою на устах...
Сейчас в этом чистом утреннем березняке он опять вспомнил Зою, их встречи, поцелуи и объятия. Тогда, три года назад, он абсолютно был уверен, что это будут первые и последние познанные им женские губы, что Зоя станет его единственной женщиной, настоящим другом и опорой. Теперь вся былая уверенность, все его надежды и искренние порывы казались детскими, по-мальчишески наивными и опрометчивыми. Красивое Зоино лицо стояло в его воображении, Зоя улыбалась, грациозно сидя на лошади, и в этой. ослепительной завораживающей улыбке был крах всех надежд и порывов.
