Изумрудная муха - Ольга Львовна Никулина
– Я прямо влюблена в эти часики с амурчиками, и в эти подсвечники, и в люстру… И туалетный столик мне нравится… – лепетала пьяненькая Анжела. – Счастливая была Марья Михайловна, жила как королева.
– Ишь чего захотела, разбежалась. Мне тоже нравятся часики, только куда их ставить? Для них место нужно… Лампы тоже… Я вижу там хрусталь в серванте, тоже красивый. И тарелки, видать, старинные, кругом такое богатство… – рассуждала более практичная Кристина. – Да, пожила старушка за Степана Кузьмича спиной, – она восхищённым взглядом обвела комнату и её содержимое.
– Ну хватит! – скомандовала Капитолина Семёновна. – Анжелка, Кристинка, собирайте закусочные тарелки, ставьте большие из серванта. Подогревайте и несите второе.
Люба стала собираться домой. Попрощалась со стариком. Степана Кузьмича было не узнать. Он порозовел, заулыбался. Его глаза сверкали, он игриво подмигивал женщинам. Он выпрямился, даже как-то стал больше, пиджак уже не висел на нём как на вешалке. На груди блестели медали. Пока молодые женщины гремели в комнате посудой, Капитолина Семёновна вышла её проводить и сразу зашептала:
– Любочка, эти две девки так и вьются вокруг старика. Не доглядишь – и оберут его как пить дать. Я, конечно, прослежу, его не брошу. Обеды буду ему из магазина носить. Продукты свежие, таких в продаже нет. Освобожу его от хозяйства… Я вам в карман телефончик свой положила. А ваш из его телефонной книжки себе переписала. Опять-таки знакомство…
На пороге вырос Степан Кузьмич.
– Капа, ты иди. Мне с Любой поговорить надо.
Он сходил в кухню, вышел оттуда со свёртком, завёрнутым в газету, и быстро сунул его Любе в сумку.
– Мурочка завещала…
Помогая Любе надеть шубку, он вдруг навалился на неё. Его рука скользнула внутрь, он больно схватил её за грудь.
Люба оттолкнула его:
– Степан Кузьмич!
– Ой, прости, Любонька, спутал тебя с Кристинкой… Ой, что-то мне нехорошо… – захныкал Степан Кузьмич. – Уж ты меня прости, пожалей, старый стал, слабый… – а сам весёлый, в уголках рта пенится слюна, блудливая улыбочка.
Люба быстро вышла и захлопнула за собой дверь. Её переполняло чувство отвращения и вместе с тем было смешно.
Снегопад кончился, на дороге лежал рыхлый снежок, он скрипел под ногами. В Москве он давно бы растаял. На станции Люба хотела было вынуть сигарету и закурить, но её кто-то взял за локоть. Это была Анжела. Она запыхалась, видно, бежала.
– Любаша, послушайте. Капитолина нехорошая женщина. Она была его полюбовница с ихнего приезда к нам. Он ей подарки дарил – крал золотишко у жены. Видать, у неё было много. Даже не замечала. Капка брюлики страсть как любит. Она его обчистит. Кристинка тоже, у ней с ним было… Давайте сговоримся… Надо вместе… – она с беспокойством оглянулась. – Ой, кажется, это она бежит. Черти принесли. Я выскочила, сказала, что за минералкой… Найдёте меня, я всегда с утра у себя в кабинете, на работе… – Она опять оглянулась и побежала к дальней лестнице с платформы, чтобы не столкнуться с Кристиной. Подоспевшая сзади Кристина схватила Любу за рукав, резко повернула к себе:
– Люба, хочу вам сказать. По-быстрому. Капка его давно захомутала. С тех пор, как муж от неё сбежал. Она баба-хват. Всё под себя гребёт. Нечестная. Когда постарела, он к ней ходить перестал. Нашёл себе помоложе. Связался с Анжелкой. А эта хитрая, всегда знает, к кому подвернуть, как вытряхнуть наизнанку мужика… Не слушай её. Уже подшустрилась! Её надо отшить, поняла? Ты поняла?! Старик вроде тебя уважает… Постой, куда ты?
Подходила электричка, Люба стряхнула её руку и быстро пошла по направлению к первому вагону. Не слушая Кристину, которая что-то кричала ей вслед, шагнула в вагон, прошла к окну и села. Народу в середине дня, как обычно, было мало. Любе надо было побыть одной, привести в порядок взбаламученные последними происшествиями мысли. Ей захотелось смотреть на пробегающий мимо окон электрички красиво угасающий зимний день, на белый снег и синие тени на снегу, напоминающие ей пейзаж Левитана «Март»… И просто дремать под стук колёс и ни о чём не думать.
Но задремать не получалось, в голову лезли совсем другие мысли, перед мысленным взором возникли совсем другие картины.
Люба переживала уход близких, горевала, но жизненные заботы вскоре отвлекали её от печальных мыслей. Она читала книги, оплакивала литературных героев, но сознавала, что они выдуманы автором, и эти печали забывались. Первый настоящий ужас от встречи со смертью она испытала на Рижском взморье, когда девочкой она воочию увидела труп утонувшего всего час назад мальчика, с которым утром в компании отдыхающих ребятишек играла в волейбол на пляже. Люба и её родители жили в одном из коттеджей в доме отдыха и творчества писателей в Дубултах. Мальчика звали Сашка, и был он сыном директора дома отдыха. Он жил с родителями в квартире над конторой и библиотекой в скромном коттедже на территории дома отдыха. Семья директора была из коренных рижан, и Сашка с детства рос на взморье. Прирождённый организатор, он легко вписался в компанию детей писателей, был затейником игр и заплывов. Приносил на пляж мячи, шпажки и кольца для игры в серсо. Бегал и плавал он лучше всех, вместе со взрослыми крепкими мужчинами заплывал далеко в море. Накануне он возглавил поход в кино на фильм «Вива, Вилья!», и девочки единодушно решили, что он похож на мексиканца. Он был коренастый, смуглый, кудрявый брюнет, белозубый, с карими глазами. Им всем тогда было лет десять-двенадцать. В тот жаркий день после обеда никто на пляж не пошёл. Решили отсидеться до полдника дома. На полдник ходили в пять. Время ещё не подошло, когда на песчаной дороге, ведущей к пляжу, раздались крики. Люди бежали к морю, и Люба разобрала только слово «утонул». Папа и мама заволновались: море мелкое, разве можно в нём утонуть? Свело ногу? Сердечный приступ? Пьяный? Любу вызвали девчонки. Сказали: Сашка. Утопленник лежал на песке, его пытались откачать. Из его рта вытекала вода. Да, это был Сашка. Он был серого цвета, как мокрый песок, на котором он лежал. Кругом стояла толпа. Тут были отдыхающие, взрослые и дети. Были и латыши, из обслуживающего персонала дома отдыха. Говорили, что час назад видели, как он бежал к морю. Люба отошла подальше в дюны, к соснам, и села на песок. Её мутило. На ужин она с родителями не пошла. На другой день отдыхающие собирались у столовой группами. Активистке, пожилой детской писательнице, добровольно сдавали деньги на похороны. Кто-то рассказывал, что здесь часто тонут молодые сильные мужчины. Как
