Настоящая история мадам Баттерфляй - Рей Кимура
Несмотря на избыток чувств, Кен не мог не улыбнуться: кто-то явно счел, обоснованно или нет, что ничего нет ближе патриотическому сердцу американца, чем цвета родного флага.
Для обеда было еще рано, и ресторан почти пустовал, если не считать нескольких ранних пташек, которых усаживали за стол.
Когда Кен стоял на пороге, поджидая семенящую к нему женщину в кимоно, его сердце колотилось так быстро, что ему показалось, оно сейчас остановится. Это Бабочка? Наверное, нет — в ней не видно было красоты и элегантности, о которых все говорили.
— Ирассяимасэ, добро пожаловать, — отвлек его от мыслей мягкий голос, говоривший на неуверенном английском. — Меня зовут Судзуки, могу я проводить вас к столу?
Эта фраза явно была давно заучена и повторялась постоянно.
Едва сдерживаемые чувства Кена вырвались наружу глубоким выдохом, словно из сдувшегося шара, и он прошел за женщиной по имени Судзуки к столику на двоих в укромном углу. Нелепо, но он почти чувствовал облегчение от того, что его встретила какая-то Судзуки, а не сама Бабочка. По крайней мере, это дало ему несколько минут, чтобы успокоиться…
Когда ему принесли меню на английском, Кен решил, что так дальше продолжаться не может, иначе ему лучше сразу уйти из ресторана, ничего не сказав. Действовать нужно было сейчас или никогда, и он выпалил:
— Вы сказали, вас зовут Судзуки? А в этом ресторане есть дама по имени Тёо-Тёо?
— Да, конечно, Тёо-Тёо-сан — хозяйка ресторана и моя начальница, — ответила Судзуки полным гордости голосом, и ее лицо расплылось в улыбке. — Вы ее знаете? Но мы вас здесь раньше не видели, должно быть, вы недавно прибыли из Америки? Возможно, на корабле, который только что пришел?
— Да, я прибыл в Нагасаки на этом корабле из Америки в поисках кое-кого из прошлого, — ответил Кен. — Судзуки-сан, вы знаете, кто я?
— Простите, но я правда вас не знаю, — ответила Судзуки извиняющимся тоном. — У нас столько посетителей, сложно запомнить всех. Вы бывали у нас?
— Вы помните ребенка по имени Дзинсэй, или Кен Пинкертон, как его назвали в Америке? — тихо спросил Кен.
Судзуки прижала ладонь ко рту, что, как впоследствии узнал Кен, для японской женщины было жестом либо восторга, либо крайнего потрясения; кровь отхлынула от ее лица, меню выскользнуло у нее из рук и медленно опустилось на пол красочным калейдоскопом бургеров с жареной картошкой.
— Дзинсэй? Сын Тёо-Тёо-сан? — прошептала она наконец, все еще прижимая ладонь ко рту. — Почему вы меня об этом спрашиваете? Он давным-давно уехал из Нагасаки с отцом!
— Потому что я — тот ребенок, и я вернулся в Нагасаки, чтобы разыскать Бабочку!
— Не может быть!
Вглядываясь в его лицо, Судзуки подошла так близко, что он чувствовал ее взволнованное дыхание.
Она протянула руку, чтобы коснуться его, словно желала удостовериться, что он не дух и не призрак.
А потом она разрыдалась, и на громкий плач из кухни вышла еще одна одетая в кимоно женщина.
— Что случилось, Судзуки-сан? — в тревоге спросила она, не понимая, почему Судзуки, всхлипывая, показывает пальцем на Кена. — Пожалуйста, успокойся, иначе мы напугаем гостя.
Завороженный женщиной, которая на этот раз определенно должна была быть Тёо-Тёо, Кен не мог отвести от нее взгляда. Она была чуть выше Судзуки, и, хотя возраст уже наложил на лицо свой отпечаток, она все еще отличалась красотой и элегантностью, ее кожа была безупречна, а гладкие волосы идеально уложены.
Кен Пинкертон несколько лет пытался представить себе, как пройдет его встреча с японской матерью, и теперь, стоя лицом к лицу с ней, чувствовал себя на удивление спокойным и собранным. Не было ни слез, ни фейерверков, которые он себе воображал.
— Если вы Тёо-Тёо-сан, или Бабочка, значит, вы моя мать, — услышал Кен свой голос, нарушивший наступившее молчание.
Настал черед Тёо-Тёо застыть в изумлении, ее рука подлетела ко рту в классическом японском жесте, выражающем потрясение, и Кен почти пожалел, что сообщил ей это вот так, без подготовки.
Ее лицо исказилось, она схватилась за спинку ближайшего стула и опустилась на него, прежде чем у нее подкосились ноги.
— Да, я Тёо-Тёо, — едва слышно выдохнула она, но Кен разобрал ее слова. Этого момента мать с сыном ждали десятилетия, и теперь они сидели в американском ресторане в Нагасаки, городе, где все началось, и пытались осознать происходящее, которое казалось таким нереальным.
Полились слезы неверия, но спокойные, не такие, как рисовал себе Кен, когда представлял этот момент во время долгого плавания.
Он первым нарушил это оцепенение, с такой силой сжав миниатюрную ладонь матери, что сам испугался, как бы ее не сломать. Этот первый физический контакт матери с сыном был невыразимо трогательным, и Кен почувствовал ее слезы на своей руке.
Несколько минут Бабочка молча плакала, но потом усилием воли взяла себя в руки, и, когда она обратилась к Судзуки, ее голос был на удивление спокоен.
— Закрывай ресторан на сегодня, Судзуки-сан, нам с Дзинсэем нужно о многом поговорить.
Когда ставни были закрыты и озадаченным посетителям пришлось уйти, Тёо-Тёо отвела Кена в маленькую комнату в глубине ресторана, служившую ей одновременно кабинетом и комнатой отдыха.
Словно издалека она услышала голос молодого человека:
— Здравствуй, матушка… Я твой сын, Кен Пинкертон…
Мгновение поколебавшись, Тёо-Тёо подошла к Кену, закатала его правый рукав до локтя и провела пальцами по четырем большим родинкам, выстроившимся идеальным квадратом.
— Смотри, Судзуки-сан, помнишь эти родинки, они здесь! — воскликнула она, и по лицу ее снова заструились слезы. — Это действительно Дзинсэй, наш Дзинсэй вернулся к нам! Знаешь, сколько лет я ждала тебя, сынок! Сколько писем я писала тебе вечерами, чтобы не потерять связь со своим ребенком!
В этот миг все преграды рухнули, и Кен заключил давно утраченную мать в объятия, чувствуя, как она рыдает у него на груди и его рубашка впитывает ее слезы.
После стольких лет, когда Кен не знал, кто он, жизнь его наконец-то сложилась в цельную картину! Жасмин, понял он, вот что это был за сладкий цветочный аромат, всегда сопровождавший женщину из его детских снов!
Когда мать с сыном обнялись, десятилетия, минувшие в открытом ветрам доме на холме, словно исчезли и юная прекрасная Тёо-Тёо снова баюкала младенца-сына, вдыхая запах его мягких светло-каштановых волос.
Они всю ночь проговорили о проведенных в разлуке годах, пытаясь уместить десятилетия в несколько часов, будто эти часы были последними. Когда на небе забрезжил рассвет, они, измученные, погрузились в глубокий сон, и Судзуки, служанка, которая давным-давно заботилась о Кене,
